В коллекции Владимира Губенко — более 300 рисунков, на которых он делится воспоминаниями о Бресте. Работы охватывают период с 1940 года, когда он впервые приехал в город над Бугом, до первых послевоенных лет.
13 апреля Владимир Николаевич отмечает 85-летие. В преддверии этой даты «БГ» попросила его рассказать о себе и вспомнить, каким был Брест прошлого века.
В Бресте я оказался, потому что отца направили сюда на работу. Его назначили начальником железнодорожного техникума, которого еще не было. И одновременно направили целую группу железнодорожников. Отец приехал в Брест в декабре 1939 года, а в июне 1940-го переехали мы.
Жили в доме пана Чипкевича. Он был начальником технической школы, на базе которой образовался техникум. Этот двухэтажный дом можно увидеть и сейчас, он располагается рядом с техникумом. Этот дом до сих пор стоит. Там я прожил 20 лет. До войны и потом, когда вернулся в Брест.
Довоенный город поражал свой чистотой и зеленью. Все тротуары были окаймлены газонами, цветниками.
В 1915 году Брест был сожжен русскими войсками. 75% жилого фонда уничтожили. Поляки восстановили многие улицы. Были сделаны прекрасные мостовые, тротуары, газоны. Улицу Унии Любельской, при советской власти названной 17-го Сентября, замостили трилинкой.
Самой грязной улицей был нынешний бульвар Космонавтов. В 1939 году это была улица Ленина. Поляки называли его улицей Собеского. Ян Собеский был одним из самых прославленных королей Польши, и его именем назвали самую непроходимую улицу. Там не было мостовой. Посередине проходила канава, куда стекала вода из болота, на месте которого стоит теперь завод «Газоаппарат». Почему так? При Польше был план реконструкции, и эта улица должна была стать главной. Потому ее назвали в честь короля.
Магазины были заполнены товарами, которые остались от поляков. Потому что тут были склады. Их моментально конфисковали и направили в продажу. Женщины покупали то, что они уже забыли: кофточки, туфли, нижнее белье.
Обслуживание было отличное. С утра раздавался стук в дверь. Приходил разносчик мяса. У него был металлический лоток, на котором лежали говядина, телятина, курятина. Свинины в основном не было, потому что торговали евреи. Если денег не хватало, можно было заплатить в следующий раз. Потом приходили сапожник, портной. Никуда не нужно было ходить.
Брест был еврейским городом. Местное население общалось нормально. Были еврейские оркестры, гостиницы. Они же здесь хозяевами были.
Трения случались на экономической почве. Последний погром был в 1938 году. Полиция не вмешивалась. Но следила за тем, чтобы никто нитки не смог взять. Ведь из соседних деревень хлынули крестьяне грабить. Но начальник полиции поставил кругом посты, и их не пускали. Местные жители рассказывали, что многие защищались, но выиграл тот, у кого все было разграблено и побито. Международная организация «Джойнт» заплатила.
Я вырос на Киевке, это мой любимый район. Он был очень ухоженным. Участковый следил за тем, чтобы у забора не росла трава. Ее выпалывали, мыли тротуарные плиты. Все было в зелени, в цветах. Я был в колонии Варбурга до войны. Не просто проходил. Один из жителей колонии, молодой парень Янкель, работал в техникуме. Несколько раз я заходил к нему в гости.
Трудно назвать улицу, которая бы мне не нравилась. Моя школа располагалась у сквера Иконникова. От техникума я туда шел час: по Пушкинской, Карла Маркса, Гоголя, 17-го Сентября. Вечером тоже возвращался домой обычно затемно, потому что выбирал длинные маршруты. Все было в зелени, оркестры играли. Ресторанов было уйма. Больше всего на улице Комсомольской. Они гремели, гуляли.
Один раз меня родители взяли на вечерний сеанс в кинотеатр «Сарвера», он располагался на улице Свердлова. Смотрели грузинскую комедию «Запоздалый жених». После сеанса вышли на улицу, а там громадные каштаны. Это сейчас она голая. Под каштанами стояли пролетки. Я только однажды ездил на пролетке. Впечатление изумительное. Это абсолютное уединение, слышно только цоканье копыт.
Город был очень уютный, спокойный, тихий. Любая улица была незабываема.
Мы жили нормальной культурной жизнью. Приезжали театры, например, из Варшавы. Выступал Ян Кипура. По архивным данным, в Бресте было 28 или 29 театральных обществ.
Сейчас вы свободно подходите к музею паровозов, к крепости. А в довоенное время там стояли посты. Мой отец Николай Васильевич был большим любителем прогулок. Однажды они с сотрудниками техникума сели на велосипеды и поехали. Дорога была прекрасная, трилинка, которой сейчас уже почти нет. Они поехали в сторону крепости, и вдруг со всех сторон в них уперлись штыки. Спасло то, что показали документы — паспорта, партийные билеты. Их сержант предупредил, что в следующий раз они попадут в другое место. А один поляк вспоминал, что он, житель Бреста, хотел попасть на Адамковскую через железнодорожный мост, где сейчас Брест-Западный. Пошел туда, и ушел на 10 лет.
Я окончил Брестский пединститут, физмат. Так господь Бог меня наказал. В 10 классе я заболел. Врач в санатории сказал мне: забудь про армию, забудь про институт. Ходи, дыши, жди. Но у меня были хорошие друзья, которые от меня не отвернулись. Я закончил школу, поступил в институт, чтобы не идти в армию сразу. А после окончания института только месяц успел проработать в школе в Чернавчицах, и меня забрали в армию. Служил с удовольствием. Познакомился с ребятами из Бреста, с которыми мы дружили долгие годы после службы.
При Жукове армия разлагалась. Любая армия после войны, если ее ничем не занимать, будет разлагаться. Правда, дедовщины у нас не было. Но дисциплина страдала.
В армии я прослужил 2,5 года. Меня произвели в младшие лейтенанты и отправили в запас. Но потом 20 с лишним лет меня почти каждый год отправляли на военные сборы.
После армии я устроился на работу на таможню. Двое моих коллег работали на таможне еще до войны. Мы с ними часто разговаривали. До сих пор ходит легенда, что в 1941 году немцы заслали в Брест эшелоны, в которых находились их солдаты. Якобы они в определенное время вышли и захватили вокзал. Даже Угольников эту легенду в свой фильм («Брестская крепость» — прим. авт.) поставил.
Так вот мой коллега смеялся, потому что работал на таможне и знал, как до войны проверяли. Он рассказывал, что чуть ли не развинчивали каждый вагон. Самым страшным было пропустить что-нибудь.
Потом я некоторое время работал в 9-й школе.
На электромеханический завод я попал как физик в спектральную лабораторию. Но со временем стал начальником металлофизической лаборатории. По сути, получил новую профессию металловеда. Это было очень интересно. Мы занимались контролем всех материалов, которые попадали на завод. Могли по обломку сказать, из чего он сделан, какие обработки проходил. За все годы не было ни одного прокола. У нас была начальник лаборатории, которая говорила, что мы должны работать так, чтобы наша подпись не требовала гербовой печати.
Электромеханический завод был обречен с самого начала. Представьте: приходит весна, и вы совершаете посадку. Высаживаете растение в срок, и оно начинает расти. А я это дело проспал, и, когда прошел месяц, спохватился и посадил. И что? Примерно так у нас обстояло с созданием вычислительной техники. У нас была хорошая математическая школа, люди не без таланта. Но на Западе — более широкие технические возможности. Там до войны было цветное телевидение, а мы этого не знали. Мы только читали в фантастических романах Беляева.
Точно так же с ЭВМ. В 1960 году меня призвали на сборы в Москву. Проходил их в военной академии в Лефортово. К нам приходили преподаватели, которые рассказывали, что в 1950-е годы кибернетика была объявлена буржуазной лженаукой. И все работы свернули. Когда мы начали выпускать машины, мы безнадежно отстали. По проекту они отставали на 15 — 20 лет, по программному обеспечению еще больше. Мы жили только за счет того, что граница была закрыта. Но границу открыли, и хлынула вся техника. Когда началась перестройка, электромеханический завод рухнул. Кому нужна была рухлядь, которую мы выпускали?
Рисованием я занимался давно. Это превращалось для меня в наказание. Почему-то, начиная со школы, стенгазеты приходилось выпускать. Рисовал в основном шаржи, карикатуры. Иногда друзья обижались, иногда смеялись. Были рисунки и акварелью. Когда я ушел на пенсию, все забылось. Но у меня был одноклассник, с которым мы общались с 1944 года. Он жил во Львове, потом вернулся на родину. Я приходил к нему в гости, и мы вспоминали детство, юность. Обсуждали иногда, как что выглядело, потому что город сносили, все исчезало.
Первые рисунки были фрагментарные, какие-то силуэты. Потом захотелось, чтобы они выглядели лучше. Приходилось учиться, как это делать, под бдительным оком моего друга. Он смотрел и говорил: вот, у тебя появились полутени, а теперь и тени. И мне понравилось. В графике достаточно карандашей разной твердости, чтобы можно было сымитировать все. И это выглядит не хуже, чем цветное. Рисунки накапливались, и чистый случай привел к тому, что их увидели, заинтересовались.
Даже поколения, рожденные в 1940-1950-е годы, не всегда помнят, что в каком месте было. На месте, где стоит памятник 1000-летию Бреста, во время городских праздников устраивали танцы, ансамбли выступали. Никто не знал, что это было место казни. На этом перекрестке во время войны вешали публично.
Удивительное отношение к истории временщиков. Немцы разрушили, а наши уничтожили Брестскую крепость. В 1944-1945 годах снесли Белый дворец, трехарочные ворота, северо-западное кольцо казарм. Мы там бывали. Я еще лазил по Белому дворцу, проходил через ворота. А 23 февраля 1946 года попал в крепость со школьным концертом перед гарнизоном. Когда нас привезли, уже ничего не было. Белый дворец снесли, потому что нужно было восстанавливать жилье для солдат. А трехарочные ворота мешали проезду техники.
Сейчас для меня Брест — совершенно новый город, потому что исчезли целые улицы, дома. А раньше мы знали даже деревья.
Материалы по теме:
На рисунках Владимира Губенко можно увидеть послевоенный Брест
Брестское гетто на рисунках Владимира Губенко
Оцените статьюНаш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш Telegram-бот. Это анонимно и быстро
Подпишитесь на наши новости в Google
