Брестский фронтовик считает, что плен не может быть ключевой проблемой обороны крепости

Так случилось, что мне не довелось присутствовать на презентации сборника «Брест. Лето 1941 г. Документы. Материалы. Фотографии»: здоровье подвело. Но, думаю, скорбная дата 22 июня, 75-летие начала Великой Отечественной, может послужить поводом, чтобы высказаться.

Руководитель этого историко-документального проекта Кристиан Ганцер, работая над ним, посещал меня каждый раз, когда приезжал в Брест. Видимо, поскольку и я много занимался этой темой. Мы подолгу беседовали, его очень интересовали мои рассказы о войне. А я с почтением относился к его работе. Ему удалось обнаружить много очень интересных документов, которые ранее нигде не публиковались.

Но я никак не могу согласиться с тем, что он пишет о пленных. Не нравится и то, что в книге плен им выставляется как ключевая проблема историографии обороны крепости. Заметьте, не мужество, не героизм, не самопожертвование защитников, а плен.

Ганцер мне говорил, что, по официальным немецким документам, бои в крепости закончились через три дня. Конечно, можно, ссылаясь на них, на чьи-то свидетельства или некие собственные предположения, свести сроки защиты цитадели к минимуму. Но ведь существуют и совершенно иные вполне обоснованные цифры. Общеизвестно, что были еще и такие одиночки, как Гаврилов, который сопротивлялся месяц. Но даже не в этом дело, а в том, что блицкриг захвата крепости, по сути, провалился. Она не сдалась, ее защитники сражались и зачастую — до последней капли крови. Я убежден, что это не «устоявшееся выражение», как пишет Ганцер, а так оно и было.

Как бы противореча сам себе, он использует в книге немецкие документы, свидетельствующие об обратном. Вот лишь несколько выдержек из донесений: «После того как враг оправился от первого испуга, 135-й пехотный полк встретил сильное сопротивление, особенно на Северном острове и в центральной части крепости». «Везде враг упорно и ожесточенно оборонялся до последнего патрона. Большая часть потерь вызвана действиями стрелков на деревьях».

Работая журналистом в те послевоенные годы, когда еще память была свежа и много было очевидцев военных событий, я постоянно ездил по Брестчине, собирая информацию. Я тогда убедился сам, что каждая погранзастава — это была маленькая Брестская крепость.

К примеру, и сейчас есть застава имени Алексея Новикова. Чуть ли не сутки он на своем участке сдерживал переправу фашистов через Буг. С пулеметом залез в дупло и оттуда стрелял. Он погиб, когда закончились патроны. По рассказам местных жителей, немцы похоронили его со всеми воинскими почестями. Таких примеров было немало.

Мне было больно читать, мол, в первый же день многие защитники крепости добровольно сдавались в плен. Да, сдавались, но кто? В основном это те, кто призывался на сборы или всего полтора года прожил при советской власти. Зачем это муссировать? Ведь понятно еще и другое, что нападение было совершено ночью на спящие крепость и город. Люди выскакивали в одном белье. Попробуй при этом организовать оборону! Даже сами немцы в своих документах признавали, что эффект неожиданности удался.

Я родился и жил в Минске и отлично помню, что после выпускного вечера 22 июня 1941 года собирался на открытие рукотворного Комсомольского озера. Пришел товарищ, и мы хотели уже туда отправиться, но тут по радио объявили, что сейчас передадут важное сообщение. Говорю однокласснику: давай послушаем, а потом пойдем. Даже в мыслях не было, что так мы узнаем о начале войны. А ведь в Бресте к тому времени уже все полыхало и гремело.

Бывает и такое, что когда начинают говорить о войне, то у них что ни слово — герои. А я думаю, что правильнее будет сказать: люди выполняли свой долг. Мы вынуждены были делать то, что требовалось в тот момент от нас — защищать Родину… Просто потому, что это выпало на нашу долю. Хотя, не спорю, были и действительно героические поступки. К примеру, в нашей дивизии, в пехотном полку, был такой Миша Очеред. Во время боя он бросился с гранатами под танк и подбил его. Позже ему присвоили звание Героя Советского Союза.

Уже после окончания войны я неоднократно встречался с защитником крепости сержантом Филиппом Лаенковым. Спасая знамя части, он был ранен и попал в плен. Бежал, был схвачен, снова бежал и участвовал во французском движении Сопротивления. После войны в руинах крепости был найден его медальон, посчитали, что он погиб, а он выжил…

С Борисом Фаерштейном, единственным оставшимся в живых защитником 5-го форта, старшиной пулеметной роты 44-го стрелкового полка, я не был знаком лично. Но его история меня потрясла. Уже после ухода из крепости он был контужен и попал в плен. В лагере в Барановичах он назвался татарином. Несмотря на жестокие избиения и изощренную проверку на принадлежность к евреям, он упорно стоял на своем. Помогло ему знание татарского языка. Сначала пленный попал на камнедробилку в Финляндии, затем его переправили на лесоповал в Норвегию. После освобождения — в фильтрационные лагеря. Возможность выжить у него была нулевая, а он сумел.

Кристиан Ганцер рассуждает о том, что побуждало людей, стоящих перед выбором — смерть или плен, жертвовать собственной жизнью. Он приводит доводы, что главными движущими силами были страх перед неизвестностью, перед расстрелом немцами, а также понимание, что потом могут расстрелять свои же. Но он не учитывает того, что мы получили такое воспитание, что зачастую определяющей в этом сложном выборе была любовь к Родине. Убежден, что именно это и было причиной массового героизма.

Первых наших пленных я увидел под Сталинградом, где сам получил боевое крещение и был тяжело ранен. Мы освободили хутор Вертячи, там размещался лагерь военнопленных. Это было по-настоящему жалкое и страшное зрелище! Помню, что тогда я даже подумал, что уж лучше погибнуть, чем туда попасть.

Ни одна война не обходится без плена. Как человек, прошедший от Сталинграда до Берлина, могу сказать, что такое случалось даже при наступлении.