«Старший брат отца видел Титаник в порту». Как жители Брестчины ездили на заработки в Америку 100 лет назад

В украинских Карпатах есть народная песня начала XX века «Гамерицький край», где высказывается тоска эмигранта, вынужденного ехать в далекую неизвестность, чтобы «заробить хліба». Была эта тема близка и Западной Беларуси. Впрочем, гастарбайтеры того времени ехали в США не только от бедности, но и чтобы заработать денег для развития хозяйства.

Мы в «БГ» давно интересуемся людьми, которые побывали в Америке в начале XX века. Нам удалось записать такую историю — уроженка деревни Задубье нынешнего Ганцевичского района (а при Польше — Доброславской гмины Полесского воеводства) Любовь Малышко рассказала о своем отце Федоре Малявко, который ездил в Америку в 30-х и… попал в рабство. Потом эти приключения сыграли особую роль в его судьбе во время войны.

Читайте также: «Отец дошел до Берлина и даже Японии, а мы ничего о нем не знаем». Брестчанин расследует засекреченную жизнь родителей

Родителей сгубило болото и Буденный

Федор (Хведар по-местному) был не единственным в своей семье, кто отправился в США. Его старший брат Пятрук начал ездить на заработки не позже начала 1910-х. Он на поездах и пароме добирался до Лондона (который называл Лондонь с ударением на второй слог), а там садился на корабль до Америки. Именно ему посчастливилось увидеть легендарный Титаник. Трансатлантический пароход строился в Белфасте, столице Северной Ирландии, и Пятрук, скорее всего, мог наблюдать его, когда корабль проходил испытания у английского побережья.

Старшему брату Федора посчастливилось увидеть Титаник у английского побережья.

Братья происходили из семьи зажиточных крестьян, где из 14 рожденных детей выжило семеро. Федор, родившийся в 1903 году, был младшим из четырех братьев. Усадьба родителей погибла во время Первой мировой. Отступающие российские солдаты остановились в ней на три дня, съели и забрали с собой весь скот и припасы, а постройки и хату разобрали, чтобы проложить гать через болото. Не хотели шуметь, рубя деревья. Сохранились воспоминания, что это были люди Буденного, поэтому эпизод ошибочно относили ко времени Гражданской войны. Возможно, солдаты принадлежали к подразделению, которым командовал Буденный, будучи офицером царской армии. А возможно, конные войска связывались с ним по ассоциации. 

«Усадьба была прижата к болоту, это их погубило», — рассказывает с сожалением Любовь Федоровна.

Пару недель семья жила под грушей в шалаше. Потом дед нашей собеседницы умер — «не выдержало сердце», а бабка последовала за ним через считанные дни.

Федор подростком остался без крыши над головой. Но вскоре пришел из армии брат Яков.

«В Петербурге служил. Как пришел, так сразу и женился. Его девушка уже была вышла замуж, но муж погиб. Он ей простил это замужество. Он же, как было в то время, уходил, не зная, на какой срок. И он забрал отца в свою семью. Отец уже ему помогал растить его детей, любил как своих. Всю жизнь плакал потом по племяннику Павлику, который погиб на войне в Берлине». 

«Соберутся в хате и говорят по-английски»

Федор успел закончить два класса российской школы. Его отец был лесничим, ездил на службу и возил детей в школу за 10 км. Он считал, что самое главное — дать детям образование. Пятрук успел закончить больше классов, позже женился на польке и осел в США. Там он взял фамилию жены, а почему — семейные версии разнятся. Возможно, чтобы не вызывать ассоциаций с революционной Россией и стать полноценным гражданином. Есть и мнение, что это произошло позже в связи с злоключениями Федора, которые закончились депортацией. В любом случае ехать назад не собирался — считал, что родина продана. Но пересылал деньги, помогал Якову поднимать на ноги младших братьев. Волновался за Федора — хотел забрать его к себе. 

И Федор поехал в компании земляков. 

«Обычно собиралась партия и ехала. Он поехал в обществе других, и у них не хватило денег. У кого хватило, тот доехал, у кого нет, те задержались в Канаде. Думали, подработают и поедут дальше. Но работу находили только у фермеров — хватало только на жизнь да только на жизнь. Потом попали на табачную плантацию и там фактически оказались в рабстве. Их оттуда не выпускали и не собирались. В Америке такое было. Людей сагитируют, например, в непроходимые леса добывать смолу. И американцы попадались, не только приезжие». 

Любовь Федоровна вспоминает, как читала статью о человеке, которые вернулся из такого рабства в лесах Амазонии единственным из группы через 25 лет. В одиночку без денег выбраться было нереально: непроходимые места, тропические болезни. Некоторые убегали, но гибли. 

«Но наши — гордый народ. Они устроили забастовку. Такую сильную, что хозяева плантации не могли справиться. Они обратились к властям. И власти разобрались. Иностранцев выслали». 

Есть и история, что Федор якобы прихватил в рукаве кусок арматуры и во время потасовки с полицией ударил по голове одного из копов. Из-за чего все его участие в забастовке было интерпретировано как связь с коммунистическим движением.

На плантации он провел три года, а всего в Америке вместе с дорогами — пять. Это была первая половина 30-х годов, Великая депрессия — гораздо менее благополучное время, чем выпало Пятруку на его первые поездки. Пока Федор находился на плантации, братья — и в США, и в Беларуси — не знали, где он и что с ним. 

Ярким воспоминанием этого периода, которое потом рассказывалось детям, стал ручной медведь, развозивший по плантации бочку с водой.

«Соберутся эти «американцы» и говорят по-английски у нас в хате, — вспоминает Любовь Федоровна свое детство. — Старые люди были, без радио, без телевизора, а какой развитый народ! Сядут — лапти плетут, корзины, и языками молотят, всякие загадки, разгадки, головоломки, из спичек что-нибудь построят. Мужики за столом, бабы рукодельничают. В соседней комнате молодежь». 

В расстрельном списке

Не словив удачи за океаном, Федор вернулся в родное село. Пять лет «ходил» за будущей женой Маней. Она была сиротой. Мачехе, по-видимому, не хотелось потерять дешевую рабочую силу. В итоге выдала ее замуж «в чем стояла» — не дала даже сменной одежды. 

«Отец поехал на заработки в город. Хотя что я говорю: поехал! Пошел. Зарабатывали чаще всего в Пинске, даже за хлебом туда ходили пешком. Накупил маме одежды. Потом прикупили временную хатку».

До Пинска — центра воеводства — прямыми дорогами было 60 км. 

После смены власти Федор стал первым бригадиром в колхозе, а Яков — его помощником. Федор также был депутатом, потому что, несмотря на скудное образование, был человеком «грамотным». А на таких людей ложилась роль решать вопросы между местными жителями и властью, писать, читать и разбираться в документах. 

Ум восприимчивый. Нахватался от людей. Что-то в нас такое есть. Я, например, во время работы в колхозе сама освоила бухгалтерию. У меня куча справочников была. Самоучки. 

Яков во время службы в Петербурге общался с революционными агитаторами и хорошо знал публичные воззвания Ленина. Были у него и газеты, которые показывал односельчанам. 

С началом войны оба стали кандидатами на расстрел.

Обстановку накалила местная распря: человек, который благодаря общению с Яковом разбирался в изначальных лозунгах революции, отказался отбывать обязательные работы, потому что «вся земля крестьянам». Его «упрятали». В итоге после оккупации немцами братьев выдали им как коммунистов.

Якова расстреляли. За Федором пришли в день, когда жена рожала третьего сына. 

«Он принял роды и хотел уйти. Сказал: «Сейчас за мной придут. Меня предупредили». Глядь — уже идут. Он через окно и в рожь. По нем стреляли, а он по ржи убегал зигзагами, как заяц. Тогда приказали расстрелять жену с детьми. Уже пришел немец и целится, целится. Но тут одна баба прибежала, упала на колени, давай голосить и просить. «Она же сирота, она ничего не знает. Боже ж мой, как мне будет жить, если я за нее не заступлюсь?»

И их оставили в живых, а на следующее утро Маню вызвали и продержали целый день, не зная, что с ней делать. Но не нашли вины и отпустили.

Сына назвали Яшей.

После этого Федор пошел в партизаны — не хотел погибнуть зря. В 1943 году, когда обстановка обострилась, спрятал семью на хуторе Паротино. В командовании партизанского отряда были офицеры из регулярной армии.

«Он не был коммунистом и не мог быть, — считает дочь Федора. — В колхозе был бригадиром, но сам ушел, потому что колхоз был не таким, как он его представлял. Он представлял его коллективным хозяйством. Коровы у нас свои, собрали в колхоз, вся скотина своя, а если мы одалживаем деньги на технику у государства, то будем долг отдавать. А чего государство лезет и командует? Приезжает, орет, требует того и того? Этого он не понимал». 

«Я вообще не пил, потому что переводил, а американцы напились»

Попав в регулярную армию, Федор дошел до Берлина. Он хорошо знал английский и стал переводчиком при штабе маршала Рокоссовского во время встреч с союзниками. 

Языки он вообще учил «на автопилоте». Цитировал по памяти отрывки из польских газет. Пел украинские песни.

«Пройдя страну, он улавливал изменения, чем язык отличается от предыдущего. Сколько стран прошел, столько и знал языков». 

Это заметили и часто привлекали его в качестве переводчика, а потом перевели поближе к штабу. Он занимался разведкой, но об этом потом ничего не рассказывал. А про встречу с американцами любил рассказать. 

«Говорит, нас собрали и приказали: пить не больше 300 грамм. И то постепенно. Для нашего человека это не быть пьяным. И мы, говорит, встречались, я вообще не пил, потому что мне переводить надо, а американцы понапивались — один падал, стянул на себя скатерть и весь стол. Хохотал с этого. А мы, говорит, все как огурчики». 

На войне Федор много раз был на грани смерти. Во время жестоких боев в Померании на территории Пруссии (на данный момент Польша) он как связист стал мишенью немецкого снайпера. Снайпер целился в сердце. Федор почувствовал толчок в грудь, как будто ударили бревном, и потерял сознание. Когда очнулся, обнаружил в нагрудном кармане пробитую книжку и сплющенные трофейные часы. Они и защитили от прямого попадания.

В Берлине отыскал 22-летнего племянника Павлика, сына расстрелянного брата Якова. Упрашивал командование его поберечь: война вот-вот кончится. Но когда группа немцев пыталась прорваться, чтобы выйти из города, Павлик оказался в числе тех, кого бросили наперерез. Две группы столкнулись на мосту, и не выжил почти никто. Павел Малявко до сих пор числится пропавшим без вести.

В войну пришло последнее письмо от Пятрука. Братьев Якова и Ивана тогда уже не было в живых. После связь оборвалась.

«Любинка»

Любовь Федоровна была предпоследней из девяти детей в семье. Родилась в 1954 году. О послевоенной жизни отца рассказывает с грустью, будто не желая приближаться к печальному финалу. 

«Про войну рассказывал и плакал, плакал. Пока растили детей, работал на двух работах, спиваться было некогда. Основная работа — лесником, дополнительная — сторожем. Бочки делал. Корзины плел вечерами. Детей любил. Для каждого ребенка у него была своя история, откуда ребенок взялся. Брат Иван был верхолаз, вечно по сливам ползал — так его со сливы сняли. Меня в огороде выкопали. Была я маленькая, как бульбинка. Поэтому назвали «Любинка». Он так и называл. 

Когда в магазин сторожем пошел, собирались в кочегарку посидеть выпить, и ему наливали. Тут уже у него мозги отказывали». 

Сочинительский талант однажды даже помог Федору «отмазать» друга от политической статьи. Другом был русский офицер болгарского происхождения по фамилии Шкробов, директор школы в деревне Люсино, где в свое время работал учителем Якуб Колас (прообраз Тельшино из трилогии «На ростанях»). Он писал стихи и заметки в газеты, где высмеивал Сталина и сталинские порядки. После одного такого стихотворерия его должны были посадить. 

«Отец придумал историю, житейскую, схожую с той, что он описал про Сталина, якобы он писал стих про этот случай. И подтвердил, что был свидетелем всего этого. Его оправдали в первый раз». 

Но во второй раз за заметку, в которой Сталин был назван «недопеченным попом», Шкробова отправили в ссылку.

Мы узнали немного больше о трудовой миграции белорусов в первой половине XX века у историка Анатолия Сидоревича, также уроженца Задубья. Его родственник Филипп Сидоревич, известный как «Піліп Мерыканец», вернувшись из США, «привез веру». Он прожил там 10 лет, начиная с 1911, получил богословское образование и позже основал в родном регионе как минимум пять баптистских общин — то есть был деятелем той же волны «евангельского пробуждения», что и брестский пастор Лука Декуть-Малей. 

Читайте также: Актер, музыкант, переводчик Библии: Брест отмечает 100-летие деятельности знаменитого пастора Декуть-Малея

Как рассказал Анатолий Сидоревич, белорусы начали ездить в Америку при царе Николае II, то есть с начала XX века или самого конца XIX. Для таких целей даже был издан англо-белорусский разговорник. Популярным местом отправления через океан был порт Гавр на севере Франции. Вторым направлением миграции крестьян была Сибирь. После революции оно стало принудительным.