Медицинские истории. Лидия Тарасенко: «Убивает то, что многие из наших проблем имеют понятное решение, но не решаются»

В 2010-х годах в РНПЦ онкологии было самое большое и самое хорошо оснащенное отделение эндоскопии в Беларуси. В тот же период был построен новый корпус центра. Из числа тех, которые открывают торжественным перерезанием ленточки внушительные чиновники с галстуками. Казалось, РНПЦ развивается и являет собой оплот передовых методов лечения. 

В 2018 году Лидия Тарасенко, высококвалифицированный врач-эндоскопист, работавшая на тот момент заведующей отделением, заявила о своем уходе. Со стороны выглядело так, как будто решение принято спонтанно, за один день. В таких историях люди обычно ищут тайный скандальный подтекст. На самом деле все оказывается и проще, и сложнее.   

На сегодняшний день Лидия известна как одна из самых заметных активистов «медицинского протеста» в Беларуси, координаторка Фонда медицинской солидарности, который помогает репрессированным врачам и мониторит ситуацию в здравоохранении. Это та самая организация, которая может аргументированно, с цифрами, сказать, что Минздрав врет. 

Что заставило врача, вложившего много сил в развитие своего отделения, бросить все и уйти в частную медицину? Причем здесь проблемы беларуского здравоохранения? Из-за чего врачи уходили еще тогда, когда это не было мейнстримом, — то есть до 2020 года?

Читайте также: Медицинские истории. Майя Терекулова: «Врач должен заниматься медициной, здоровьем, а не бюрократией»

У Лидии Тарасенко разнородный опыт работы: и три года отработки в Костюковичской районной больнице, и РНПЦ, и должность главврача в частном медцентре в Минске, и работа в довольно уникальном месте в Киеве после эмиграции из Беларуси. Главная фраза, которая ассоциируется с ней после знакомства с ее историей, — «человек, которому больше всех надо». Так сама Лидия характеризует себя на некоторых этапах жизни с разной степенью иронии. Эта фраза стала не слишком лестным маркером, которым беларуская социально-политическая система характеризует тот тип людей, который называется активистами. Людей энергичных, людей-пружин, которым крайне сложно мириться с тем, что что-то идет не так, у которых всегда есть видение, как можно сделать лучше.

История Лидии позволяет сравнить если не системы, то ощущения врача в разных системах организации медпомощи: государственной и частной, беларуской и украинской. Как человек, анализирующий реальность, она стремится как можно больше своего опыта объективизировать, подкрепить аргументами и цифрами. 

Слово Лидии Тарасенко.  

Два года опыта на пятерых

«Знали, куда шли»

— Вопрос, почему я решила стать врачом, на 40-м году моей жизни вызывает гомерический хохот и экзистенциальный коллапс. Чем дальше живешь, тем больше появляется ответов на этот вопрос. 

Решение было принято в 4 классе, и сегодня я не вполне уверена, что знаю, каков был ответ на тот момент. Понятия не имею, чем руководствуется ребенок в возрасте 11 лет. К окончанию школы уверенность крепла. Биология и химия оказались предметами, которые нравятся и удаются. Общественное одобрение: «Кем же ты, деточка, хочешь стать?» — «Врачом». — «Ой, какая прелесть!» — любому ребенку приятно. 

Врачом себя чувствовала уже с 10 класса, когда пошла работать в больницу санитаркой, чтобы посмотреть, как это вообще. Знакомый нейрохирург отвел за ручку в операционную. Нейрохирургическую! Стояла там, смотрела и думала: «Я тоже так смогу!». 

А если серьезно, то в профессии врача легко найти мотивацию. Ты взаимодействуешь с живыми людьми, и очень быстро видишь результат своих действий. Все совсем не так, как в фильмах, но даже в паллиативной помощи ты можешь облегчить человеку жизнь, улучшить самочувствие, что дает огромный фидбэк. Найти причины стать врачом на самом деле так легко, что ради этого люди готовы трудиться большое количество времени, брать на себя нагрузку, ответственность. Быть врачом мне нравилось — и получалось.

Но, конечно же, в 17–18 лет, поступая в университет, никто не знает, куда он идет. Максима «Вы знали, куда шли» — полностью манипулятивная (эта фраза стала мемом в июне 2020 года после слов главы Совета Республики Натальи Кочановой о низких зарплатах медработников: «Когда вы шли в медуниверситет, вы знали о зарплатах». — Ред.). Пока я не получила трудовую книжку, я понятия не имела, какой будет реальность. С этого момента началась растяжка: с одной стороны — все разумное, доброе, вечное, ради чего ты сюда шел, с другой — вот это «Вы знали, куда шли», втаптывание в грязь.

Читайте также: Медицинские истории. Станислав Соловей: «Наша система не удобна ни медикам, ни пациентам»

Почему-то очень часто встречаешься с представлением, что люди, которые отвечают за жизни других людей, собственной жизни не должны иметь и вообще могут находиться  в позиции рабов. Настойчивыми уговорами о вечном долге невозможно удержать квалифицированные кадры.

«Отчислять студентов не приветствуется»

Я закончила «мед» 16 лет назад (Лидия закончила Беларуский государственный медицинский университет в 2008 году. — Ред.). По субъективному опыту — не готова его экстраполировать на всю систему образования — могу сказать, что у нас очень патриархальное образование, медицинское в том числе. Это очень плохо по многим причинам, например, потому что отучает человека от смелости принимать решения. 

Когда говоришь в своем отделении: «А давайте попробуем у нас внедрить какой-то из новых для нас методов», а тебе отвечают: «Ты че, самый умный? Тебе больше всех надо?», — это тотальная, нормализованная ситуация в нашем врачебном обществе. Она воспитывается с детского сада. «Ты что, выскочка? Ты что, самый умный?» Этим же пропитана врачебная среда. «Я начальник, ты дурак». Слово «авторитет» часто употребляется со значением из криминального мира.  

Читайте также: «Самое сложное в медуниверситете — в него поступить». Врач — о проблемах медицинского образования в Беларуси

Отчисления у нас бывали, на первых трех курсах уходили сами. На четвертом-пятом-шестом — уже очень мало, единичные случаи. Процент отчисления у нас ниже, чем среднемировой. Хорошо это или плохо — вопрос дискуссионный. 

Но я совершенно согласна c тем, что самое сложное в нашем медуниверситете — дойти до него. Хотя сейчас уже и это все проще. В 2024 году Мы заметили  недобор на двух факультетах в ВГМУ.

Комментарий автора: Фонд медицинской солидарности подготовил отчет о поступлениях в медицинские вузы Беларуси за последние 10 лет. Согласно отчету, в 2024 году в Витебском государственном медицинском университете выявлен недобор на двух факультетах — педиатрическом и фармацевтическом. Заявлений от абитуриентов, желающих учиться на условиях целевой подготовки, меньше, чем выделенных мест. 16 мест на педиатрическом факультете и 10 на фармакологическом переведены в разряд бюджетных нецелевых. Ранее о подобных ситуациях в медицинских вузах не сообщалось.

Сейчас, как я знаю по актуальной информации из медицинских университетов, отчислять студентов, мягко говоря, не приветствуется. Преподаватели поставлены в условия, когда крутись как хочешь, но проходной балл поставь. 

У нас есть тенденция к облегчению, снижению требований при поступлении в медицинский и к тому, чтобы тянуть до диплома всех подряд, закабалять условиями труда и контрактами на пять лет, которые невозможно разорвать ни работнику, ни нанимателю. 

Комментарий автора: согласно упомянутому выше отчету, в 2022 году  введены отдельные условия для поступающих на условиях целевой подготовки – достаточно пройти конкурс аттестатов и сдать один внутренний устный экзамен в университете.

«До сих пор вспоминаю, какие были классные полы в операционных»

При распределении никакого выбора не было. Распределение проходило следующим образом: ты идешь через актовый зал из конца в конец, едва успеваешь коснуться *опой стула — и уже распределен (распределение в медуниверситетах Беларуси проводится специальной комиссией с участием представителей Минздрава, заключительный этап — с участием министра здравоохранения. Во время учебы Лидии это был Василий Жарко. — Ред.). Никого не интересует ни твой семейный статус, ни пожелания — вообще ничего. На тебя глаза не поднимают. Непонятно, для чего вся эта унизительная процедура. 

Мне не повезло — попала в довольно отдаленный район. Вытянула короткую спичку в этой лотерее. Получила, мягко говоря, не лучший из вариантов. 

Читайте также: Педиатр из глубинки: «Очень хотела офтальмоскоп, но он стоил 250 долларов, а у меня зарплата — 300»

Поначалу было чувство ужаса. Не говорю, что Костюковичи сами по себе место хуже, чем Брагин, Хотимск или Береза. Но это очень далеко, это совершенно небольшой населенный пункт, и там не было опытных специалистов. Ты приезжал, и тебя кидали, как котенка в воду. 

Самым ужасным было отсутствие старших коллег, к которым можно обратиться. На тот момент в этом городе уже 17 лет подряд повторялся один и тот же сценарий – все хирурги уезжали сразу после отработки. Перед моим приездом на пенсию ушел последний специалист с опытом.

Зато больница была лучшим зданием в городе. Ее построили, если не ошибаюсь, за счет гранта, связанного с тем, что территория пострадала от аварии на ЧАЭС. До сих пор вспоминаю, какие были классные полы в операционных, как их было удобно мыть, как они не разваливались от грохота тяжелых каталок. Можно было неожиданно найти какие-нибудь наборы ларингоскопов для интубации новорожденных. Удалось собрать лапароскопическую стойку. 

Это происходило в 2009–2012 году, когда еще было намного лучше с медикаментами, когда можно было рассчитывать, что в больницу централизованно закупят антибиотики зарубежных производителей. Поэтому с оборудованием и медикаментами я не испытывала особых проблем. 

Комментарий автора: по словам Лидии, смена парадигмы на «купляйце беларускае» в отношении медикаментов в стационарах произошла в период ее ранней практики, в районе 2010 год. В 2015 году Минздрав перешагнул 50-процентный барьер, установленный президентом, по финансовой доле беларуских лекарств на внутреннем рынке.

До какого-то момента не было жесткого регулирования по медикаментам. В 2016 году вышло постановление о госзакупках, известное под названием «третий лишний». Если на аукцион по медицинским препаратам приходит два или больше поставщика (даже не производителя) препаратов, которые  произведены в Беларуси или в странах ЕАЭС, то третий из Европы не допускается к участию в конкурсе. Если третий и остальные тоже из Беларуси или из России — они допускаются. 

У нас был переносной УЗИ-аппарат. Да, вообще-то ветеринарный, но нам не нужны были кардиологические датчики, поэтому он служил нам верой и правдой. С ним отлично было ходить и в реанимацию, и в приемник (приемный покой на медицинском жаргоне. — Ред.). На тот момент по поводу оборудования в Костюковичах грех было жаловаться. 

Плюс буквально за четыре месяца до меня пришел новый главврач — человек, который магическим образом привлек в больницу сотрудников, попавших туда не принудительно, а по собственному желанию, и вообще развивал здравоохранение района. Никого не идеализирую, люди все равно продукты советского времени. Но человек был очень эффективным на своем месте. Через год или два после того, как я ушла, его «съели», затюкали, и все вернулось на круги своя. Нефиг выпендриваться. Ты че, самый умный?

300 рабочих часов в месяц

В Костюковичи я приехала работать общим хирургом. По распределению нас там было пять таких, как я. Два года опыта на всех суммарно. Приходилось сталкиваться со всем, начиная от панариция (гнойное воспаление в области пальцев кисти или стопы. — Ред.) Панариций я, кстати, увидела первый раз на районе. Когда училась, то готовилась стать большим хирургом, и такие вещи даже не попадали в поле зрения. Что такое панариций для такого великого хирурга, как ты?

Но это случай, когда, имея общее представление о хирургии, ты можешь понять, что с ним делать. Гораздо хуже были ситуации, когда поступали ножевые ранения, разрывы селезенки и т.д. Мне казалось, что вся плохая удача доставалась мне, потому что столько атипичных аппендицитов я не видела в своей жизни ни до, ни после. 

В основном это были экстренная хирургическая патология. Из плановых — грыжи, в основном небольшие хирургические вмешательства. Но экстренной хирургии было столько, что на плановую не оставалось ни времени, ни сил. 

Там (в Костюковичском районе. — Ред.) не была какая-то особо криминогенная обстановка, но был, например, цементный завод, производственные травмы. На тот момент в районе жило 26 тысяч человек. Люди болеют, случаются панкреатиты, непроходимость кишечника, опухоли.

Ты можешь понять на разных этапах, что не справляешься: можешь в приемнике, а можешь на операционном столе. Может оказаться, что ситуация не такая, как ты себе думал. В экстренной хирургической патологии, к сожалению, в 21 веке мы часто сталкиваемся с тем, что до операции не можем вполне, в достаточной степени, понять, с чем имеем дело. Диагностика становится лучше, все не стоит на месте, но в этой сфере прогресс хуже, чем, например, в самолетостроении. 

Существует опция вызвать хирурга из Могилева. До Могилева 150 километров, дорога не очень хорошая, кривая, не разгонишься. А если это еще и нерабочее время, когда специалиста надо забрать из дома, то можно прождать пять часов. Не вариант, когда имеет место кровотечение и надо что-то делать.

Это нехорошая ситуация как для медицинского персонала, так и для пациентов. 

В месяце обычно 720 часов (30 дней). Рабочих у нас выходило 300 и больше. Работаешь каждый день плюс дежуришь. Кроме того, ты на подхвате, когда тебя вызывает кто-то из коллег. Помимо своих дежурств, могут позвать на помощь. Естественно, приходишь, потому что потом на помощь придется звать тебе. Иногда в месяц получалось 13–14 дежурств.

Я пыталась перераспределиться из Костюковичей, несколько раз ездила в Министерство здравоохранения. А там говорили: «Зато опыт какой получишь!». Министерство здравоохранения не видит проблемы в том, чтобы тренироваться на людях.

Мировая проблема

Естественно, результаты работы такого отделения будут сильно недотягивать до мировых стандартов. Например, удлиняется время госпитализации. Человека можно было бы выписать через неделю, а у нас лежали и две, и три. Диагностика и лечение затягивались.

Лично я не хотела бы жить в месте, где нет больницы с опытными врачами.

Для Беларуси огромную проблему составляет организация системы обучения: у нас врач отправляется на самостоятельную работу после одного года интернатуры. В Украине последипломное образование составляет уже три года, в странах с высоким уровнем медицины – пять и больше. Эта проблема — как слон в посудной лавке, которого продолжают игнорировать чиновники.

Здесь стоит сделать оговорку, что уровень медицинской помощи, которую можно получить в столице и в небольшом населенном пункте, будет разным почти в любой стране. Выравнивание качества медицины даже внутри одной страны (не по нижней планке, конечно) — хорошая и не очень решенная задача для любого Министерства здравоохранения. Об этом не стоит молчать, и делать вид, что все замечательно. Сегодня у человечества есть все больше инструментов для выравнивания уровня медицинской помощи — онлайн-консультации, умные девайсы, которые носит человек. Пока они решают очень ограниченный ряд задач, но тем не менее справляются с ними отлично. Например, инсулиновые помпы значительно эффективнее (чем инъекции. — Ред.) следят за уровнем глюкозы в крови, упрощают человеку жизнь, потому что не надо носить за собой шприцы и колоть в живот. 

Технически есть надежда на то, что здравоохранение будет улучшаться, если только общество не съест само себя и не скатится в Средневековье.

Активист, которому больше всех надо

«Увидела людей, которые меня вдохновляли»

РНПЦ онкологии был самым прекрасным периодом моей жизни, периодом взрослой беззаботности, когда мне казалось, что есть будущее. 

Попала я туда обычным путем, нет какой-то особой истории. На тот момент иногда спрашивали: «А кто у тебя там, брат, сват?». Нет. Это стечение обстоятельств. Была свободная, давно не занятая ставка. Я училась на тот момент в клинической ординатуре, такая вся отличница, ходила, старалась. Собиралась в областную больницу, но там не было ставок, вот и посоветовали в РНПЦ. В общем, я искала вакансию — и вакансия меня нашла. 

Больше всего впечатлило и обрадовало то, что я увидела людей, которые действительно горели тем, что делали, которые строили отделения, учебные центры. Мне понравился коллектив. Не весь, конечно. Не бывает, чтобы огромный коллектив был абсолютно гомогенным. Но я увидела людей, которые вдохновляли, с которыми я была на одной волне, с которыми можно было собраться, что-то обсудить, поделиться новостями, журналами и т.п. 

Можно ли назвать это корпоративной культурой? Нет, это скорее то, что ей противопоставлялось. В нашем здравоохранении есть ужасная тенденция, которая сейчас бесконечно усилилась: сотрудники чувствуют себя в оппозиции к организации. Я практически не видела другого в Беларуси. Ты можешь быть в хороших отношениях со своим непосредственным начальником, но все равно в целом сотрудники противопоставляют себя организации. 

Это очень плохо для всех. Весь бизнес старается построить свои организации так, чтобы сотрудники чувствовали себя ее частью, были готовы защищать ее интересы. Стратегии управления персоналом пытаются перевести организацию с уровня, когда все против всех, на уровень, когда все считают себя коллективом. А в беларуском здравоохранении хорошие коллективы обычно выстраиваются снизу, с врачей, заведующих, крайне редко — главными врачами. 

Социальный героизм

Я работала эндоскопистом. Это очень разная специальность в зависимости от лечебного учреждения. В РНПЦ онкологии мы, понятно, имели дело в основном с опухолевой патологией, доброкачественной или злокачественной. 

Эндоскопия предполагает в первую очередь осмотр и манипуляции на полых органах через естественные отверстия. Часто к классической эндоскопии в виде гастроскопии, колоноскопии и энтероскопии добавляется еще и бронхоскопия, то есть манипуляции на дыхательных путях. 

На сегодняшний день эта сфера очень высокотехнологичная. Эндоскопия — первая клиническая специальность, где в практику  пришел искусственный интеллект. Врачи получили в руки конкретное оборудование, которое они применяют в работе. Это и счастье, и проклятие, потому что все очень дорого, очень тонко, и для того, чтобы поддерживать адекватный уровень оснащения отделения, требуется огромное количество денег. А мы, опять-таки, психологически к этому не готовы.

Чиновники часто помнят, как они учились в свое время, и невозможно объяснить, что их знания и то, что актуально сейчас, — несравнимые вещи, даже терминология совершенно другая. Когда приходишь отстаивать финансирование своего отделения на следующий год и говоришь, какую сумму считаешь адекватной, тебя считают придурком или  человеком, который хочет что-то украсть. 

Когда каждый минимальный расходник стоит трехзначную сумму в долларовом выражении, а без него ты не можешь обеспечить даже не мировой уровень, а хотя бы элементарную стерильность (например, не обрабатывать одноразовые инструменты, которые не подлежат обработке), то это становится не просто неинтересно с точки зрения науки, а уже больно и опасно. 

Если на тебе лежит ответственность как на заведующем или просто активисте, которому больше всех надо, сделать так, чтобы в отделении были необходимые расходники и оборудование, начиная от перчаток и заканчивая системой вентиляции, то ты взаимодействуешь со всей администрацией больницы. Начиная от главного бухгалтера, у которого нужно подписать заявку, и заканчивая в случае РНПЦ директором. Вплоть до того, что приходится идти в Минздрав или «Белмедтехнику», которая обрабатывает заявки, чтобы доказать, что твоему отделению это надо. 

Если этого не произойдет — в РНПЦ будет такое же отделение, с такой же вывеской, с теми же людьми. А чем они работают — Господи, кто ж там знает? 30 лет назад работали — и сейчас можно работать. 

Очень многое зависит от того, насколько каждому человеку на его позиции это надо. 

Можно стараться что-то выбить, что-то получить, но это не твоя обязанность, это твой социальный героизм, которого от тебя никто не имеет права ждать. 

Это ненормально, что люди поставлены в условия, когда для того, чтобы элементарно работать стерильными скальпелями, нужно идти штурмовать кабинеты. Это задача вышестоящих органов — обеспечить такие процессы.   

«Пожалуйста, не мешайте работать»

Сначала я работала врачом, потом — заведующей отделением (эндоскопии. — Ред.). Это был самый интересный период в плане развития, возможности что-то почитать, съездить на конференцию. Съездить за свой счет, конечно. Тогда хотя бы не очень мешали это делать. Были старшие коллеги, к которым можно обратиться с вопросами. 

Я не хочу говорить, что до 2020-го в беларуском здравоохранении все было хорошо, а после 2020-го стало плохо. Я также не хочу сбрасывать со счетов, что многие люди, очень крутые профессионалы, к тому моменту уже уходили, как я ушла в 2018-м, бросив все на пол и сказав, что я, б***ь, больше не могу, это невыносимо. 

Мне повезло попасть (на работу в РНПЦ онкологии. — Ред.) во время, когда сошлось несколько факторов. Государственная программа дошла до пункта «построить новый корпус», где присутствовало и наше отделение. Были очень крутые люди, которые на тот момент занимались поставками оборудования. Удалось найти диалог с администрацией больницы. В результате получилось самое большое, самое хорошо оснащенное отделение в стране.

Без лишней скромности хочу сказать, что моя заслуга здесь очень большая. Без меня ничего этого не было бы. Но и без других людей — тоже. 

После того, как я столкнулась с менеджментом в строительстве новых корпусов больниц, могу сказать, сколько в этом менеджменте ляпов и дырок. Люди должны закрывать их своим энтузиазмом, если они хотят сделать по-нормальному. Причем непонятно, почему так происходит. Есть вещи действительно сложные — например, ковид. Никто не знает, что делать, никто из живущих ныне раньше с таким не сталкивался. Когда же речь идет, скажем, про электропроводку в кабинете, то нет адекватного ответа на вопрос: «А почему нельзя сделать нормально?». Это бесит. 

Это не закономерность — это скорее исключение. Такое стало возможно благодаря личностям людей, которые занимали ключевые позиции в этом процессе. Многое было не благодаря, а вопреки. Это неправильно. Должна быть система.

В результате сформировалось отношение к работе: «Вы, пожалуйста, не мешайте работать по-нормальному», которое росло и крепло по отношению к менеджменту в здравоохранении. 

«Недостаточно лаборатории и микроскопа»

Районная больница, нацеленная на оказание помощи всем подряд со всем спектром заболеваний, естественно, не может быть оснащена так, как оснащен РНПЦ, который в несколько раз больше, по-другому финансируется, является последним уровнем оказания специализированной помощи. Это разные технические возможности, разные возможности для научной деятельности. Само по себе это не говорит о чем-то плохом. 

Комментарий автора: по замыслу РНПЦ должен быть научным хабом, в котором сконцентрированы современные медицинские технологии, проводятся исследования, а результаты работы несут пользу для всей системы здравоохранения.

На практике, когда слушаешь презентации на защите диссертаций, часто — не всегда — испытываешь испанский стыд, потому что эти диссертации — на уровне хорошей студенческой работы. Высасывается из пальца какая-нибудь номограмма: мы сопоставили три показателя и поняли, что это прогностический индекс, которого раньше не было. 

Беларуская наука, к сожалению, поставлена в такое положение, что денег, как всегда, нет, нет и инфраструктуры. Для научной деятельности недостаточно одной лаборатории и микроскопа. Должна быть система: нормальная статистика, нормальные процедуры, по которым делаются научные испытания. Это все как бы где-то есть, но местами и немного. В такой среде нельзя всерьез говорить о современной науке. 

А науку делать надо. Надо писать работы (имеется в виду, что по этому поводу тоже есть планы Минздрава и требования для занятия определенных должностей: иметь научные работы и публикации. — Ред.). Поэтому часто это буквально высосано из пальца. В большинстве случаев уровень работы — не такой, каким можно было бы гордиться. 

Я не хочу сказать, что Беларусь — единственное такое неблагоприятное место на земле, а где-то есть страны, достигшие всеобщего просветления. Во всем мире существуют проблемы и перекосы. В англоязычной научной среде есть специальное выражение Publish or perish (фразеологизм, который обычно переводится как «Публикуй или умри». — Ред.). Если ты не публикуешься, тебя как бы нет. 

В меньшей степени это правило распространяется на беларускую научную среду. Но если ты хочешь там присутствовать, то будь добр, публикуй — неважно что, неважно как, неважно, в каком журнале. 

Меня убивает не то, что у нас есть проблемы, а то, что многие из них имеют понятное и даже простое решение, но они не решаются, и мы хронически живем в королевстве, где король голый, но это как бы и ничего.

Конференция в нормальном мире

Нам удалось сделать очень большую конференцию в своей отрасли. Мы привезли представителей европейского общества по гастроинтестинальной эндоскопии. Организовали трансляцию из операционной. Не могу сказать, что мы полностью соответствовали критериям, по которым происходят такие конференции в Европе или в США. Но мы стремились к этому, и мне казалось на тот момент, что сможем этого достичь. 

В какой-то момент была надежда, что через пару лет мы сможем сделать в Беларуси вполне себе мирового уровня конференцию. Сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что так было благодаря микроклимату конкретно в этом месте в это время, хотя все шансы в экономическом и социальном плане в стране были не в нашу пользу. Собственно говоря, произошло то, что логично должно было произойти. 

Как и с культурными пространствами, которые открывались в Минске в то же самое время, казалось, что это общая тенденция: вот куда мы идем всей страной! А на самом деле это были очаги вменяемости, которые в результате довольно легко задавила настоящая общая тенденция. 

Когда делаешь конференцию в нормальном мире, то у тебя есть возможность привлечь финансирование, получить расходники, а может быть, даже новейшее оборудование на клинические испытания. 

Люди по-разному относятся к клиническим испытаниям. На самом деле для пациента это скорее благо, потому что, если они проводятся с соблюдением этических норм, то у пациента есть возможность получить бесплатно передовое лечение, как только оно появляется. 

От оборудования, на котором работает врач, очень сильно зависят результаты труда. Мы давно не в начале 20 века, где у врача есть руки и скальпель. Сегодня, если у тебя нет оборудования, которое дает нужное увеличение или ракурс, то ты просто слепой. Никакие гениальные руки этого не исправят. 

Конечно, желательно, чтобы здравоохранение было оснащено равномерно. Если ты можешь полечить левую ноздрю нормально, а правую — нет, то это не всегда дает желаемые результаты. Иногда крутость одного отделения сходит на нет, если остальные не дотягивают. 

«Выглядело так, как будто я решила за один день»

Я считаю себя ретроградным оптимистом — если в будущем все может быть еще хуже, значит, сейчас не так и плохо. Десять лет назад уже подозревала, куда все катится, но думалось, что худшее наступит попозже и постепенно, а пока можно «строить коммунизм» в отдельно взятом отделении. 

Когда стали происходить определенные вещи — опять «дела врачей», опять урезание финансирования — это не то чтобы стало неожиданностью. Но я поняла, что не имею дальнейшего плана, как с этим быть, как работать в этой среде. 

Комментарий автора: летом 2018 года в Беларуси началась беспрецедентная по масштабам на тот момент антикоррупционная кампания. Были задержаны замглавы Минздрава Игорь Лосицкий, руководитель РНПЦ травматологии и ортопедии Александр Белецкий, связанный с поставками лекарств бизнесмен Сергей Шакутин, а также ряд связанных со здравоохранением чиновников и главврачей столичных клиник. 

Я поняла, что в развитии отделения поставлена точка, и дальше все будет только съезжать вниз. Я была морально готова к тому, что вниз — не вариант . 

Уход не был спонтанным решением, но с внешней стороны выглядел так, как будто я решила за один день. 

Такая история повторяет пути и истории других людей, для многих из которых это случилось сильно раньше, и с позиции которых я, может быть, выглядела восторженным идиотом, потому что пыталась построить домик в горящем лесу. 

Читайте также: «Когда помогаешь человеку, твоя задача — за это не сесть». Почему медики фальсифицируют отчетность

Две стадии ухода

«Гораздо меньше странных перформативных действий»

Работа с бизнесом отличается от работы в государственных организациях. Так во всем мире. У бизнеса другие задачи — как минимум обеспечить прибыльность предприятия. 

Частный сектор давал больше уважения, больше вменяемости. Очень хорошо понимаю тех врачей и медсестер, которые уходят в частные организации. Ты получаешь более адекватное руководство. Ты получаешь понятную систему оплаты труда. Достаточно ли денег, которые ты зарабатываешь, — другой вопрос. Но все по-честному (обычно). Ты знаешь, за что получаешь деньги, на тебя не накладывают ответственность в виде необходимости привить 12 кроликов или сходить на дом к 18 неблагополучным семьям. Гораздо меньше этих странных неадекватных перформативных действий. 

С точки зрения работника много плюсов. Глобальный минус, мне кажется, один: частная медицина часто не позволяет так же удачно (как государственная. — Ред.) развиваться профессионально. Проблема не в ней как таковой. Проблема в том, что в Беларуси нет возможности построить клинику, которая будет выполнять оперативные вмешательства высокого риска. Это не позволяют государственные регуляции, а те риски, которые существовали еще 5–10 лет назад, большинство адекватных людей не готово на себя взять, потому что ничем хорошим это не закончится. Разве что у тебя «крыша» (имеется в виду риск уголовного преследования за лечение не по принятым в Беларуси протоколам и возможные неудачные результаты. — Ред.). 

В профессиональном плане государственный сектор здравоохранения давал больше.   

Я пошла на организаторскую должность (главного врача частного медцентра. — Ред.) и уже не работала практикующим врачом. 

В период ковида я общалась со строителями, инженерами, настройщиками МРТ-аппаратов, поэтому ковид во врачебном плане прошел мимо меня. В этот момент шел заключительный этап реконструкции части здания. 

«Негативный отбор шел очень долго»

В 2020 году я не ожидала такой волны протестов. Думала, все будет как всегда. Начала подозревать что-то, когда стали выстраиваться огромные очереди, чтобы поставить подписи за кандидатов. Я такая: «Хм! Может быть, в этот раз будет что-то необычное». Но, честно говоря, не надеялась на особый всплеск активности до самих выборов. Как и многие, кто вышел тогда на улицу, я думала, что такая одна, что нас небольшое количество, так что увидеть эту массовость было неожиданностью.

Я довольно рано уехала из страны (в октябре 2020 года. — Ред.) без непосредственного риска преследования. Потому что, несмотря на огромный душевный подъем у людей, четко понимала, что если надо будет расстреливать — будут расстреливать. Что ситуация красиво смотрится по телевизору и хорошо продается в качестве жвачки внешнему зрителю, который не вынужден ничем рисковать. Я уже достаточно давно общалась с государственной системой в разных ее проявлениях, чтобы понимать, что негативный отбор шел очень долго, очень системно и очень эффективно. Что есть огромная пропасть между прекрасными светлыми людьми, которые делали культурные проекты, открывали пространства и развивали науку, и теми людьми, в руках которых сосредоточена реальная власть. 

Мои ожидания не были радужными ни одного дня. Может быть, промелькнула надежда, когда начались забастовки, но и они быстро пошли на спад. Я просто не представляла, что буду делать в Беларуси, не попав в тюрьму. А в тюрьму не хотелось. 

Обгон по части гражданского общества

Украина — это страна, у которой по крайней мере на момент 2020 года мы могли многому поучиться в плане организации гражданского общества. Там люди делали очень крутые вещи именно на общественных началах. 

Если говорить про сферу медицины и здравоохранения, то украинцы организовывали серьезные  проекты, например, по медицинской помощи на селе. Это то, что для беларусов вообще немыслимо. Группа врачей выкупала сельскую амбулаторию и делала из нее полугосударственный, получастный центр. Медицинские работники объединялись не просто потому, что они сотрудники этой амбулатории, — они регистрировали негосударственную организацию и брали на себя часть забот по ремонту этой амбулатории, ее оснащению. Даже колл-центр могли организовать. Естественно, все это ставилось и на бизнес-рельсы. Таким образом поднимали село. 

Были очень крутые проекты паллиативной помощи (улучшение качества жизни пациентов, которые сталкиваются с опасными для жизни заболеваниями, и их семей. — Ред.). 

Читайте также: «Пациенты здоровы — получи деньги». Станислав Соловей рассказал, в чем украинская медицина успела обогнать беларускую

У меня была обоснованная надежда, что Украина могла бы развиваться и быть местом, где у человека есть все шансы раскрыть свой потенциал.  

Конкретно в моем случае в выборе страны для эмиграции роль сыграло еще и хорошее предложение по работе. 

«В высшем менеджменте люди хотят строить что-то вменяемое»

Я слабо успела погрузиться в то, как организована система здравоохранения (в Украине. — Ред.), поэтому многое осталось за пределами кругозора. Сталкивалась с какими-то вещами на уровне практического врача, который попал в новую страну и смотрит по сторонам: что здесь происходит? 

Для врача на тот момент было много технических возможностей. Поехать на конференцию – предмет для гордости, а не обвинений в коррупционных схемах . Деньги, чтобы поехать, тоже сложно было найти, но для них (украинцев. — Ред.) было совершенно немыслимо, непонятно, какие могут быть проблемы с администрацией из-за поездки на конференцию. «В смысле? Ты о чем вообще?». 

Комментарий автора: в 2022 году после очередного «коррупционного» дела Минздрав законодательно ограничил контакты беларуских медработников с иностранными фармацевтическими компаниями и их представительствами.

Беларуская прокуратура видит коррупцию в том, что медики ездят на конференции, организованные зарубежными фармацевтическими компаниями, за их счет — это считается мотивом, чтобы потом врач выписывал пациентам медикаменты этих компаний.

Не хочу ничего романтизировать. Все сложно, большинство государственных больниц в глубоком упадке. Разница между самым плохим лечебным учреждением и самым лучшим просто огромная: индийские трущобы и Тадж-Махал. Но при этом было абсолютно очевидно, ощутимо, видимо желание какой-то большой части общества жить нормально. Избавиться от коррупции, схематоза. 

В здравоохранении я видела вокруг себя достаточное количество менеджеров, чиновников, которые были образованы, знали языки, продвигали свою обоснованную профессиональную точку зрения. Не всегда между собой сходились, но аргументированно стояли на своей позиции. Из моего информационного пузыря все выглядело так, как будто не только внизу, но в высшем менеджменте люди хотят строить что-то вменяемое, работающее, с мыслью о том, что если мне будет хорошо, соседу будет хорошо, то всем нам будет ок. 

Не говорю, что успех в развитии здравоохранения страны был гарантирован, но шансы были высоки — не начнись полномасштабная война.

«У нас была прямая связь с морфологами через космос»

Мое место и мой опыт работы были большим исключением, по которому невозможно сделать выводы, как все устроено в среднем. Единственный обобщающий вывод — даже один такой центр в Беларуси был невозможен в принципе. Не знаю, какими организационными усилиями это достигалось и чего стоило. 

Центр был маленький по размеру, без своего стационара. Тем не менее оборудование было экспертного уровня, самое лучшее из существующего. Это учреждение первым на территории СНГ получило систему искусственного интеллекта. В нем официально проводили тренинги для врачей от Olympus (Olympus Corporation — японский производитель оптики, фототехники, высококачественного оптического оборудования для медико-биологических исследований и др. Мировой лидер в производстве медицинского оборудования. Среди прочего разрабатывает современные видеоэндоскопические системы. — Ред.). 

Там был грамотный подбор персонала, очень кропотливая работа в этом направлении. Продумано все до мелочей, начиная от интерьера здания. 

У нас была прямая связь через космос с морфологами. Это такие специалисты, с которыми мы как Астерикс и Обеликс в бою, как R2-D2 и 3PO в «Звездных войнах», как Бонни и Клайд. Морфологи (в народе — патологоанатомы) имеют дело не только с мертвыми людьми: большинство их клиентов на самом деле живы. Они смотрят биопсии и удаленные кусочки тканей под микроскопом. Морфологи ставят диагнозы, помогают подобрать лечение. Без их экспертизы работа эндоскописта невозможна.

Связь с патологоанатомами, которые находились в другом районе города, была налажена очень эффективно и технологично: все препараты, которые они смотрели под микроскопом, оцифровывались, и мы почти в режиме реального времени получали доступ к базе данных наших общих пациентов. На своем рабочем компьютере мы могли видеть все то же, что видит морфолог. Это не просто фотографии, это 3D-модель удаленного препарата. В свою очередь морфологи могли видеть записи наших видеоисследований. 

Таким могут похвастаться редкие клиники в Европе. 

Это требует огромных усилий и большого количества мотивированных людей. Такие команды собираются годами. Даже медсестру нелегко найти в подобную клинику. 

Тактика самосохранения

«Хотели бы заниматься чем-то более позитивным»

О том, как создавался Фонд медицинской солидарности, каждый из задействованных расскажет собственную историю. В 2020 году люди были сильно настроены на активность, каждый думал, что бы делать, куда бежать, чем себя занять. Постепенно кто-то устал, кто-то боится, кто-то сел, кто-то эмигрировал и занимается своими делами. Осталась часть людей, для которых это стало профессиональным занятием.

Я туда пришла примерно с той же мотивацией, по какой стала врачом: потому что ты за все хорошее, против всего плохого. Правда, в этот раз мотивация пришла из негатива: ты не можешь мириться с тем, что видишь. Чувствуешь очень большое возмущение, несогласие с происходящим в непосредственной близости к тебе. И невозможно продолжать жить условно обычной, нормальной жизнью. 

Оказывается, что ты такой не первый, что есть инструменты работы, что многие до тебя и многие после тебя, и многие лучше тебя занимаются тем же самым. Оказывается, что это огромная сфера деятельности, в которой работы непочатый край. 

Читайте также: «Мы уничтожили обратную связь». Как беларуские медики пытались создать независимый профсоюз

Даже в самых благополучных государствах люди организуют негосударственные организации, потому что у правительства нет на все ресурсов. Есть вещи, которые государство не хочет на себя взять, как в нашем случае, или не может по каким-то объективным причинам. 

Мы хотели бы заниматься чем-то более позитивным: созданием профессиональных сообществ врачей, написанием протоколов диагностики и лечения, помощью пациентским сообществам. Но, к сожалению, приходится мониторить ситуацию в здравоохранении Беларуси, стучаться в международные организации с отчетами, чтобы сказать: «Ай-ай, смотрите, какой кошмар, давайте что-нибудь делать вместе». Это может казаться чем-то не очень практически полезным для конкретного медработника здесь и сейчас, но без этой информации невозможно построить адекватную систему здравоохранения. 

На сегодняшний момент моя мотивация — это желание, чтобы у беларусов был доступ к нормальной, человеческой, вменяемой системе здравоохранения вне зависимости от того, где они находятся. 

В первую очередь наш фокус — на адвокации прав медицинских работников. 

Комментарий автора: в 2023 году независимый профсоюз медиков «Панацея» и Фонд медицинской солидарности вместе с группой социологов проводили исследование условий труда медиков, то юридически не смогли доказать, что медики работают в рабских условиях, — доказали только эксплуатацию, что тоже ужасно и стоит в одном шаге от рабства.

Мы собираем деньги на помощь медицинским работникам в кризисных ситуациях, во время экстренной релокации. Это то, чем мы занимались с самого начала и до сих пор.    

«У нас есть конкретные доказательства, что Минздрав врет»

Дефицит медицинских кадров в Беларуси был всегда. Я даже не знаю, был ли какой-то всплеск (в медиапространстве часто говорится, что дефицит резко вырос после 2020 года. — Ред.). Наверное, ковид по очень объективным причинам обострил эту ситуацию. Других причин для резких колебаний не могу назвать. Может быть, что-то подобное было в 90-х. 

Понятно, с 2020 года увеличился отток людей из страны, но он увеличился во всех профессиях. Отток медиков, думаю, сопоставим с оттоком в среднем по стране. 

Так получилось, что после истории с ковидом внимание к этому вопросу со стороны СМИ и публики возросло. Раньше это просто никого особо не интересовало. Хорошо, конечно, что людям стало не все равно. 

Сложно подсчитать, сколько медиков конкретной специальности нужно в стране. Методики подсчета не тривиальные, не по принципу: количество на душу населения. Надо учитывать, как устроена система здравоохранения, какую работу выполняет персонал, сколько времени он тратит на эту работу, заполняет бумажки сам врач или его помощник. По хорошему все эти подсчеты идут от конкретного лечебного учреждения, которое считает работу своих сотрудников. У нас такая система тоже есть, она называется карта рабочего времени. Объективный подход как бы существует, вопрос — насколько он фальсифицируется.  

Количество врачей на душу населения (на 10 тысяч или на тысячу) — это очень приблизительный показатель, который сам по себе мало о чем говорит. Но его легко посчитать, легко использовать для сравнения, что и делает ВОЗ. В Беларуси эта цифра  одна из самых высоких в Европе. Тут мы должны помнить, что Минздрав врет. Вроде как все это понимают, но когда речь заходит об оценках, прогнозах и индексах, которые пытаются делать международные или негосударственные организации, они говорят: «Но у нас же нет ничего лучше. Будем ориентироваться на то, что говорит Минздрав. Смотрите, все не так уж и плохо». 

Мы (Фонд медицинской солидарности. — Ред.) на пальцах показываем: «Смотрите, цифры не сходятся». Не специально так получилось, но вероятность, что Минздрав говорит правду о количестве врачей, — 3%. Очевидны подлоги, когда в практикующие врачи записываются те, кто таковыми не является, противоречия внутри отчетов. Отчеты выходят с разницей в полгода, и мы видим, что, ребята, у вас за полгода количество лечебных учреждений возросло на две тысячи. За полгода на две тысячи? Где вы их столько настроили? Или вы переименовали детский сад?

У нас есть конкретные доказательства того, что Минздрав врет. И нам бы очень сильно хотелось, чтобы это слышали и понимали те, кто делает прогнозы относительно происходящего с нашим здравоохранением. Не для того, чтобы максимально наябедничать. Просто если у вас неадекватная оценка ситуации, то вы вряд ли можете предпринять адекватные действия. 

Куда можно смотреть, чтобы увидеть дефицит? Мы следим за количеством вакансий, которые публикуются, и видим, что их количество с 2021 года остается примерно одинаковым. Если мы делаем предположение, что стране нужно примерно 40 тыс. врачей, а 4 тыс. не хватает, то дефицит в пределах 10–12%. Это очень приблизительный подсчет, потому что не все вакансии на ставку, где-то на 0,25. Плюс-минус мы говорим, что в стране вакантно 10% ставок от вероятно необходимых. 

Часто происходит так, что длительно вакантную ставку упраздняют. Это хорошо сказывается на статистике, но никак не улучшает реальную ситуацию.

Комментарий автора: Фонд медицинской солидарности провел оценку количества врачей в Беларуси на конец 2022 года, сравнив официальную статистику и данные из открытых источников. Полный отчет здесь.

Мы видим, что растут наборы в медицинские вузы и сроки обязательной отработки по распределению. Таким экстенсивным образом пытаются компенсировать нехватку персонала.

Комментарий автора: согласно отчету Фонда медицинской солидарности о поступлениях в медицинские вузы Беларуси, за последние 10 лет количество зачисленных на первый курс изменялось нелинейно, с тенденцией к росту общего количества. В 2024 году эта цифра была максимальной, составив 3 193 человека.

Здесь надо сделать оговорку, что во всем мире растут наборы в медицинские вузы, специальности, факультеты. Медработников не хватает везде, а население стареет. Что касается идеи с отработкой, то это изобретение постсоветского пространства. Что-то у нас плохо, потому что мы сами дураки, а что-то — потому что мир несовершенен. 

«Кто крайний?»

На вопрос о реформах не может быть ответа в течение получаса. Что делать с системой здравоохранения хотя бы отдельной страны — не может ответить один или два человека. Это задача для правительства, для Минздрава, возможно, для Минздрава совместно с Министерством экономики. 

По отношению к системе здравоохранения существует как минимум три группы заинтересованных лиц: пациенты (все мы в той или иной степени входим в эту группу) — конкретный выгодополучатель, медики — профессионалы здравоохранения, и менеджерский состав — министр здравоохранения, его заместители, главные врачи. У каждой из этих групп немного разные задачи, разные показатели успеха, разный взгляд. Хотелось бы, чтобы эти группы умели между собой договариваться, слышать друг друга. 

У нас сейчас прямо культивируется противостояние: врача и пациента, врача и менеджера здравоохранения.Чиновники демонстрируют лояльность хозяину и безразличие ко всем остальным. Власти выгодно перекладывать вину на конечного исполнителя, и это неплохо получается: любой врач подтвердит, что периодически сталкивается с обвинениями в нехватке медиков лично в свой адрес. 

Я не вижу никаких попыток госаппарата, в том числе Минздрава, действительно улучшить показатели здравоохранения. Мы как Фонд медицинской солидарности видим бесконечное количество фальсификаций, подлога фактов, противоречия в сказанном и сделанном, дорисовывание цифр. Я не вижу политической воли на то, чтобы улучшать здоровье граждан. 

С другой стороны, режим поучился на ошибках. Сейчас очень много занимаются правильным воспитанием мнения граждан, начиная от детского сада. Политические дискуссии, которые делаются даже не для галочки, а прямо со всем огоньком, вдалбливание верной идеологии… С пациентами тоже ведутся разговоры. Но это все змеиные песни, направленные на то, чтобы уболтать, а не решить проблему. Я не вижу связи между пропагандистской активностью и действиями по изменению системы здравоохранения. 

В Беларуси люди боятся ответственности. Это выглядит как общая  социальная проблема.

Если от специалиста — врача, учителя, инженера и т.д. — по задумке требуется какой-то уровень ответственности, возможность принимать решения, креативность — все это в деспотичной среде подавляется. Ты че, самый умный? Тебе больше всех надо? 

А если что-то случается, то главная задача каждого в этот момент — не оказаться крайним. А что же на самом деле произошло, почему оно произошло, как нам сделать так, чтобы уменьшить риски и негативные последствия, — никто не спрашивает. Единственный вопрос: «Кто виноват?». 

Когда случается ошибка или просто неблагоприятный исход, и при этом нет никакой воли на минимизацию рисков, а есть только воля учинить расправу, — то ничего не улучшается, ситуация остается такой же или становится хуже. Поэтому единственный логичный выход — ничего не делать. Если бы я сейчас работала в Беларуси, я бы максимально избегала любой ответственности и только писала бы бумажки.  

Сформировать видение

Сегодня каждый может как минимум выживать. Сохранять человечность, повышать свою квалификацию, что очень сложно для остающихся в Беларуси. Возможностей для обучения все меньше, а на местах все больше безумия. Это расщепление личности, когда ты должен работать по беларуским протоколам, но держать в голове, что очень часто наша реальность отличается от того, как могло бы быть на сегодняшний день. 

Работать на самосохранение — не такая и плохая тактика. Не поддаваться общему безумию — уже очень большая работа. 

Хочется, чтобы Беларусь и беларуское здравоохранение оставались в международной повестке. Естественно, это достигается все сложнее. Но без этого мы становимся все более отрезанными от окружающего мира, а изоляция никому не идет на пользу. 

У нас (Фонда медицинской солидарности. — Ред.) есть медиа, в которых мы пишем о системе здравоохранения, о том, какой бы мы хотели ее видеть в будущем или даже сейчас. Пытаемся стимулировать общество к тому, чтобы люди формировали какое-то видение: не просто «Мне не нравится то, что есть», а «Как бы я хотел, чтобы было».  

Пока, конечно, выигрывают плохие парни, но это не навсегда. Изменится ситуация в мире, в Беларуси. Неизвестно, доживем ли мы до этого. Но в эту сторону стоит работать, потому что иначе останется только темная сторона. Вот мы и работаем на светлую.