«Граждане Беларуси имеют стопроцентный доступ к медицинским услугам» — такой тезис можно встретить на государственных информационных ресурсах.
«По данным отчета Всемирной организации здравоохранения, по доступности медицины Беларусь делит первое место в мире с Брунеем и Канадой», — эта информация фигурирует в районе 2021–2022 года. А Гродненская больница скорой помощи сообщает, что на тысячу населения в Беларуси приходится более пяти врачей, что больше, чем во Франции, Германии, Австрии. Сейчас, когда главная проблема беларуской медицины — жесткий дефицит кадров, подобная информация продолжает висеть как актуальная.
Из длительного общения с беларускими врачами становится ясно, что главных вопроса здесь два: какой именно спектр помощи доступен и за счет чего эта доступность достигается. Особенно актуальны они для медицины в глубинке — на уровне райцентров и сельской местности.
Читайте также: Медицинские истории. Станислав Соловей: «Наша система не удобна ни медикам, ни пациентам»
«Районные педиатры знают всё», — говорит беларуский врач казахского происхождения Майя Терекулова. А также упоминает факт, способный перевернуть сознание: она пользовалась в своей работе участковым педиатром в райцентре книгой 1945 года, где описаны методы диагностики, не предполагающие большого количества инструментов и современной техники. Потому что инструментов у районных педиатров критически не хватает.
Майя приехала в Беларусь, чтобы жить и работать. В 2020 году он включилась в протестную и профсоюзную деятельность, из-за чего стала персоной нон-грата для всей медицинской системы Беларуси. Проработала в стране в сумме около трех лет (участковым педиатром в Марьиной Горке и в Бобруйске, а также медицинским консультантом), а до этого пять — в Казахстане. Вынуждена была перебраться в Польшу в начале 2022 года.
Еще до 2020 года Майя вела блог о проблемах беларуского здравоохранения. О медицине она рассказывает со свойственными только ей особенностями стиля, отчего начинаешь чувствовать всю кинестетику процесса: прикосновения, запахи, вкусы. В ее образе как врача-педиатра есть что-то теплое, общематеринское. Не будучи уроженкой Беларуси, она смотрит на предмет со стороны. Недоумевает по поводу нелепой бюрократии и восхищается беларускими врачами, беларусами вообще. В ее истории освещаются будни медиков из глубинки, которые, по ее словам, отдают работе гораздо больше сил и времени, чем может оплатить государство.
Слово Майе Терекуловой.
Глубинная медицина
«Очень часто звонила маме»
— Моя мама — врач. Это «династическое», такое в медицине часто случается. Есть и много других родственников-медиков, например, двоюродные братья. Именно я стала врачом из-за мамы.
С детства в доме были книжки по медицине. Мама всегда очень много работала. Врачам в Казахстане всю дорогу платили мало, так же, как и в Беларуси. Мама постоянно дома говорила о работе, переживала о работе. К нам приходили ее друзья-врачи, и я слышала их разговоры о работе.
Мама работала на скорой помощи. Мы в детстве проводили много времени на станции, когда маме было негде нас на ночь оставить во время дежурства. Врачебный быт прямо с рождения.
Я училась пять лет в Карагандинской медицинской академии и два года — в Алматинском институте имени Асфендиярова. В Караганде очень хорошая академия, старая профессура, наследие ГУЛАГа, Карлага, репрессированных врачей. Наверное, лучший в стране медицинский ВУЗ. В Алмате на старших курсах была в основном практика.
Это был стандартный советский образовательный подход: сначала — три года сплошной теории. Только на трупах дают попрактиковаться. После третьего курса очень ограниченная практика. Тебе доверяют не много, но учеба уже в основном проходит в больницах. Последние два года полностью в больницах.
У нас (в Казахстане. — Ред.) этапное образование: три года — сестринское, пять лет — фельдшерское, семь лет — врачебное (терапевт, педиатр).
Пока у тебя практика (во время учебы в университете. — Ред.), ты видишь разных людей: и взрослых, и детей. Врачи — циники, они любят начинающих студентов отправить на какой-нибудь жесткач. Я насмотрелась бомжей вонючих, бабушек об**канных, и решила, что не люблю, как взрослые люди воняют. А ребеночек об**кался — чуть-чуть вытер, и он красивенький. Вот такая социофобия у педиатра.
Если в первые годы работы я чего-то не знала, у меня всегда была мама на связи. Уверенности в своих силах не было, но были хорошие учителя, с которыми я продолжала работать. Наверное, было бы неплохо иметь еще года два-три практики к тому, что мы учили в университете.
У коллеги, особенно у своего учителя, который во многом чувствует себя ответственным за тебя, некоторые вещи постесняешься спросить, потому что ты тупо должен их знать. Просто забыл или боишься, что перепутал. Это были годы, когда еще не было в руках телефона с интернетом, а сотовая связь была. И я маме звонила очень часто.
«Первые два года работы прошли среди детских ка**шек»
В Казахстане я работала в городской инфекционной больнице, в детском кишечном отделении. Первые два года работы прошли среди детских ка**шек. Я на всю жизнь запомнила всю детские ка**шки, как они выглядят, чего стоит бояться, с чем надо срочно в больницу. А кишечные инфекции — одна из самых распространенных причин детской смертности. Не шуточки. И довольно тяжелая работа на самом деле.
Устроиться на работу в Беларуси было очень легко (Майя переехала в Беларусь вместе с семьей в 2017 году. — Ред.). Это даже смешно. Позже, когда меня увольняли за политику, я проводила эксперимент: звонила наугад в любую детскую больницу и спрашивала: «Вам нужен педиатр?» Всегда говорили: «Да, конечно, очень». Выбирай любую больницу, хоть столичную, и там найдется работа педиатру. Даже сильно не будут спрашивать про квалификацию. Диплом покажешь и все.
В районную больницу в Марьиной Горке я устроилась в 2018 году. Первый год из двух был моей интернатурой. Это такое подтверждение диплома. Никто тебя, конечно, в этой интернатуре ничему не учит. Ты просто работаешь врачом везде, куда тебя пошлют. Если где-то кого-то не хватает, там будет сидеть интерн, который плохо понимает, что происходит, но очень старается.
Со всеми своими переработками я получала где-то 600 рублей (в период прохождения интернатуры. — Ред.). Как-то посчитала, что работала по 70 часов в неделю. То есть далеко не 40.
Комментарий автора: о том, как живут беларуские интерны на свои зарплаты, можно почитать здесь и здесь.
«Деревенские, как правило, вызывают по делу»
В Пуховичском районе (центром района является Марьина Горка, население на начало 2023 года составляло 67,5 тысяч человек. — Ред.) три поликлиники: две в Марьиной Горке и одна в поселке Дружном.
У меня на участке было 1 120 детей. Разбираешься в этом всем за полгода. Детей, которые часто болеют, запоминаешь быстро. Их не так много, они приходят часто. Здоровых детей, которым раз в год нужна справка, бывает, и не знаешь. Львиная доля работы — написать в августе перед школой, что они здоровы, и какой у них рост и вес.
Оставались мы после работы вечером и по очереди три часа справки выписывали. А потом смеются над врачебным почерком.
К моему участку относилось много детей из близлежащих деревень. Ездили к ним по вызовам, ночная езда зимой и летом.
Деревенские, как правило, вызывают по делу. Им бывает трудно добраться. На это не так раздражаешься, как на вызов из-за каких-то соплей, когда люди живут рядом с поликлиникой.
Читайте также: «Это унижение для врача»: врач-педиатр о том, нужно ли участковым врачам ходить к заболевшим на дом
Транспорт и водитель — отдельная история в работе участкового врача. Водители были хорошие, машины свои любили и берегли. Работали с нами по вечерам. Премия им за этого, может, рублей 300. Машины не ломались, но выглядели страшно. Им было лет по 30–50, наверное.
Я думаю, надо оставлять какую-то доступную сельскую медицинскую помощь. Может, жилье медикам давать. Пусть живут и работают сельскими врачами. 2 тысячи человек — это деревня или две деревни. Можно содержать для них врача-двух общей практики. А скорая помощь пусть будет в районе.
Надеюсь, Беларусь каким-то образом будет богатым государством, и у 2 тысяч людей в селе будет доктор или два.
«Педиатры знают всё»
В районной больнице не хватает узких специалистов. У тебя нет офтальмолога, лора, эндокринолога, дерматолога. Есть хирург, травматолог, психиатр и педиатры. Четыре штуки. И эти педиатры, четыре штуки, знают всё — потому что в Минск бесконечно детей посылать не будешь. До Минска 80 километров, не у всех семей есть машина.
У районных педиатров очень мало инструментов. Не хватает ни ларингоскопов, ни отоскопов, ни фонендоскопов. Все, что было, мы покупали сами. Идешь и даже бумагу с собой на работу несешь, чтобы справки распечатывать.
Отоскоп я себе купила, он стоит 100 долларов. Офтальмоскоп очень хотела, но он стоит 250, а у меня зарплата — 300.
Я до сих пор люблю свою книгу 1945 года «Инфекционные болезни» за подробнейшее словесное описание симптомов и диагностику, которая не предполагает огромного количества инструментария и современной техники. На глаз, пощупать, посмотреть под лупой. Районные педиатры это умеют — посмотреть под лупой. Покрасить клещевые ходы на коже, чтобы диагностировать чесотку.
Между прочим, вполне себе отличные навыки. Районные педиатры зачастую хорошие. Я уважала профессионализм моих коллег.
Педиатры могут делать больше, чем прописано по стандарту, их можно обучать. Знания более широкого профиля доступны врачам на местах. Но тогда надо снижать нагрузку. Хотя бы избавить от бесконечных справок, от визитов на дом к детям с ОРВИ ради выписки больничного их родителям.
«Как должно быть, так и напишем»
В Беларуси на меня навалилось огромное количество бумажек, которое просто убивало (имеется в виду отчетность и документация, которую должны вести врачи; по словам Майи, это было главным контрастом по сравнению с работой в Казахстане. — Ред.). В Казахстане бы даже в голову не пришло такую х*рню придумывать.
Поначалу я очень честно пыталась все заполнять. Позже узнала, что никто так не делает. Подсмотрела у коллег, что, оказывается, можно просто подогнать то, что пишешь, под то, что должно быть (под заявленные Минздравом требования. — Ред.).
Иногда я даже не понимала, о чем меня спрашивают. Переписывала у них. Они: «Чего ты у нас переписываешь, бери вон документы и оттуда переписывай». Вот так делается эта отчетность. Как должно быть, так и напишем.
На самом деле ты не запоминаешь 50 пациентов за день, не ставишь галочки напротив инфекционных заболеваний: сколько в день было того, сколько этого — чтобы посчитать за месяц. Нет. Мы просто принимаем, лечим. Если хотите — берите карточки и считайте.
Эта отчетность поразила меня своим количеством и разнообразной информацией, которую требуют от врачей. Даже не всегда медицинской. «Насколько благополучны семьи?» Давайте оценим с помощью педиатров! Они же ходят по домам!
Я думаю, достаточно было бы того, чтобы в случае неблагополучия, если есть реальная угроза здоровью ребенка, педиатры сообщали бы (в органы соцзащиты. — Ред.). Но писать обо всем, сколько чего в квартире, сколько квадратных метров на человека?!
Еще впечатлило количество ненужных справок, которые требуются от педиатров. Здоровые дети приходят за справкой, что они здоровые. А также бесконечные выписки для других врачей или когда направляешь на дообследование в область к специалисту, которого нет в районе.
И ничего нет в электронном формате: ты не можешь нажать кнопку Print, чтобы распечатать выписку на ребенка. Ты берешь и переписываешь ручкой в бумажку. Переписываешь всю историю болезни. Это отбирает огромное количество времени.
Отчетность поражает своей ненужностью, несоответствием реальности, сюрреалистичностью.
Когда я пыталась честно вести отчетность, на нее уходило два часа в день. Потом, когда я поняла, как это делается, — два часа в конце месяца.
На фальсификацию уходило два часа в конце каждого месяца. Не потому, что я какой-то злостный неуважатель правил, саботажник. А потому что я хочу работать врачом и еще иногда вечером домой возвращаться.
Читайте также: «Даже Минздрав не знает, что реально происходит». Врач Станислав Соловей — о тотальных фальсификациях в медицине
«Визиты на дом вообще надо отменить»
Рабочее время и близко не было нормированным. За три года (работы в Беларуси. — Ред.) у меня ни разу не было обеденного перерыва. Никогда не держала кружку в кабинете. Я мало знакома со своими коллегами, потому что у нас не было времени словом обмолвиться — только по делу. А чтобы чай попить, узнать о личной жизни — никогда не заходило подобных разговоров. Еда всегда на ходу. Перекусываешь по дороге, когда идешь на вызовы.
В Бобруйске была блинная — киоск как раз между стационаром и поликлиникой. Они давали врачам 20%-ю скидку на блины. Я у них спрашиваю: «Как доказать, что я врач? Хотите, стетоскоп покажу? Я на вызовы иду». — «Да мы верим, по вам видно». Вот, это был перекус. И кофе на конец обеда.
Я не толстела, потому что каждый день пять часов ходила пешком.
Нанимала няню, чтобы забирать детей из садика, потому что, хотя рабочий день до пяти, я легко могла торчать на работе до семи.
В день у меня было по 50 человек, и из них только примерно 15-и была нужна моя помощь как врача. Остальным — парацетамол, обильное питье и больничный. Или здоровым — справки.
Большинство случаев можно было бы решить с помощью телефонного звонка. Участковые педиатры знают семьи, родителей, контактируют с ребенком годами с его рождения. В случае чего по телефону быстро задаешь наводящие вопросы. Есть стандартные «красные флаги», признаки опасности.
Визиты на дом вообще надо отменить. Это сжирает огромное количество времени, половину рабочего дня. Ты тратишь время, как курьер–доставщик пиццы, просто на ходьбу. Не должно время врача стоить столько же. Это очень порочная практика.
Четыре часа сидишь в поликлинике и принимаешь 40 человек, четыре — гуляешь по улицам и посещаешь 10.
Нужно избавить врачей от больничных и от справок. Это можно делать онлайн. Позвонили — я кнопочку нажала. Вот так пусть это работает.
«Нет смысла винить ни врачей, ни учителей»
Здоровым детям не нужны справки, что они здоровы. Это не дело медицины.
Да, бывают случаи смерти ребенка на физкультуре и тому подобное. Но предугадать это практически невозможно. Может, он переболел ОРВИ, и педиатр не услышал спустя неделю, что там миокардит какой-нибудь развился. Справки здоровым детям никак не помогают что-то предотвратить. Они не имеют смысла.
Есть статистика. Медицина владеет большим количеством информации, особенно в последнее время. Покуда что-то не выходит за пределы статистической нормы, нет смысла винить ни врачей, ни учителей.
Я понимаю, что говорить о внезапной смерти ребенка как о допустимой статистикой — это ужасно, но это объективный мир. Требовать гарантий, что какой-то ребенок не умрет, абсурдно. Мы же не можем изменить материальный мир, чтобы у нас ничего подобного не происходило.
«Иногда просто нужно время подумать»
Я дважды видела, как мои коллеги плакали на рабочем месте. Не потому что кто-то обидел. А потому что впереди еще столько работы, а потом еще идти на вывозы. А ты устал.
«Почему ты плачешь?» — «У меня сегодня было 60 новых людей, 18 сложных».
Трудно быть врачом с такой нагрузкой. Иногда просто нужно время подумать, перезвонить. Постоянно пытаешься что-то вспомнить, не забыть…
Читйте также: «Помню два случая, когда я засыпал во время операции». Вышел фильм о реальных условиях работы врачей в Беларуси
Иногда я просто выходила из кабинета вечером, садилась на крыльцо поликлиники и смотрела на дерево. Минут 10. Люди в очереди стоят, ждут. Смотрят на меня в окно. А я так отдыхаю. Не думаю. Потому что та-а-акой шум в голове…
Очень сложно физически принимать такое количество решений о детском здоровье. Нужно снизить нагрузку за счет ненужной работы. Люди же не железные.
Есть ограниченное количество работы, которое ты можешь выполнить качественно. Не надо обрекать врачей на ошибки.
Когда очередь возмущается, что не по времени принимают, — это мы в течение дня три-четыре раза подумали над сложными случаями. Не по 15 минут, как предполагает запись, а по полчаса. Я подошла к заведующей, она позвала другого коллегу, например, невролога. Это занимает время.
Запись бывает каждые десять минут, даже каждые пять в эти дурацкие августовские времена перед школой или во время сезонного гриппа. У меня, бывало, кто-то возмущался: «Почему не по времени принимаете?!» Я говорю: «Хорошо, я вас буду принимать по пять минут». А что еще на такое ответить?
Мое рабочее время — до пяти. Записывают на каждые пять минут из расчета моего рабочего времени. То, что я сижу потом до восьми, — это мой бесплатный труд.
Бывает, люди понимают, бывает — нет. Просто когда возмущаются, это хорошо запоминается.
Комментарий автора: по словам Майи, записывать пациентов так плотно приходится, потому что больница не имеет права отказать в приеме, в вызове. Это отсылает к тезисам, упомянутым в предисловии к статье: государство стремится показать, что медицинские услуги в Беларуси максимально доступны. Иногда это оборачивается тем, что у пациента есть возможность зайти в кабинет врача, но у врача совершенно нет возможности уделить ему нужное внимание.
Впечатления от беларусов
Халявщики среди беларуских пациентов воспитаны, красиво говорят. Прямым текстом «Ты мне должен» никто не скажет. Интеллигентные люди, не какие-то маргинальные личности. Никогда заранее не угадаешь, халявщик человек или нет.
Сколько их? Нормально, много. И в Казахстане много. Возможность, знаете, развращает людей. Думаю, что и во всем мире, предложи людям такое (речь идет в первую очередь про возможность вызвать врача на дом по любому поводу. — Ред.) — часть из них будет пользоваться.
Откровенного хамства нет. Есть единичные случаи, но это не статистика.
В Марьиной Горке мне запомнились мои коллеги, четыре доктора — очень умные, начитанные, с наградами от президента. Я ценю их опыт. Они живут в Марьиной Горке всю жизнь, очень дорожат своей работой. Я приехала, два года поработала, уехала — это разные вещи.
Когда мне не продлили контракт (после участия в протестных активностях 2020 года. — Ред.), они говорили: «А хотите, мы подписи соберем, пойдем к руководству, все вместе будем стоять под кабинетом, чтобы вас оставили?». Но я уже была настроена уезжать.
Конечно, я встречала в Беларуси пару не очень хороших, не очень умных врачей. Они работали, их никто не увольнял. При этом все знали, что это не очень хороший врач, он делает и говорит глупости. Но большинство моих коллег были умными и ответственными. Очень работоспособные люди — беларусы.
«Неблагонадежный» педиатр
«Была очередь из тех, кто хотел работать в ковидном стационаре»
Ковид прошел сплошной пеленой: я не помню месяцы — зима, лето, весна — когда это было. Помню только количество пациентов, переполох: кто где будет, кто на вакцины пойдет (будет заниматься вакцинированием. — Ред.), кто будет в красной зоне сидеть (работать в инфекционном отделении. — Ред.).
Хотите шутку: у нас была очередь из тех, кто хотел работать в красном отделении — ковидном инфекционном стационаре — потому что там хорошо платили. Люди позакрывали кредиты, кому-то удалось оплатить учебу детям и т.д. Места освобождались, когда кто-нибудь заболевал или умирал. «Я следующий!»
В Марьиной Горке умерло двое, кажется (врачей. — Ред.). Я их не знала.
Я работала в поликлинике в красной зоне — первичный прием температурящих. Дежурство в приемном покое, как правило, распространяется еще и на дежурство в парочке отделений, где сегодня нет врача. Работы хватало — по 12 часов в день пять дней в неделю.
Жила дома. Медработников и их семьи первыми вакцинировали (об окончании вакцинации медиков Минздрав рапортовал 9 февраля 2021 года. Прививали российской вакциной «Спутник V». Дальше началась вакцинация населения. — Ред.). Мы болели всей семьей, но как-то, наверное, легче перенесли (благодаря вакцине. — Ред.). Муж и дети нюх потеряли. Посидели две недели дома.
Потом я застраховалась, потому что была уверена, что снова заболею. Но тесты больше ничего не показывали. Видимо, сформировался иммунитет. Спасибо, организм! Не получила тысячу рублей.
Работы было очень много, много новых документов. Приходилось читать после работы. Планерки по утрам заколебали. Про ковид говорили бесконечно, и ты сам пытался разобраться, вспоминал вирусологию, иммунологию, что такое цитокиновый шторм и т.д. Раньше это было дело реаниматологов, а теперь все должны знать, со всяким может случиться.
Сколько людей умирало — до нас доходили только слухи. Никто нас на пятиминутках не собирал и не объявлял: сегодня умерло столько-то человек. Врачи что-то где-то говорят: вот тот умер, вот этот умер.
Люди были напуганы. В Марьиной Горке стояли заброшенные дома, так про них повспоминали люди из крупных городов, повозвращались из Минска на свои дачи. Сторонились друг друга, старались не пересекаться, особо не общаться, стариков берегли. С ними тоже не общались, только спрашивали, что из магазина принести, и ставили пакеты у дверей. Добрососедство в глубинке часто встречается.
«Включали ультрафиолетовую лампу, выходили и пили суп из кружек»
Нам не говорили, что средства защиты привозили волонтеры. Просто поставляли все время какие-то разные масочки. Видно было, что руками сделаны. Плексигласовые щитки б ыли какие-то как конструктор вырезанные, собранные. Мы их просто получали. Снабжала старшая медсестра, по кабинетам разносила.
Комментарий автора: в мае 2020 года журналистка BGmedia провела день с волонтерской командой брестчан, которые обеспечивали всем необходимым медиков, борющихся с ковидом «на передовой».
Самоорганизацию общества в этот период называют одним из факторов взрыва протестов в следующие месяцы: беларусы поняли, что для решения некоторых проблем не нужно государство, и что государство действует менее эффективно и даже мешает. Следом возник запрос на самостоятельность гражданского общества и в других областях жизни.
Переодеваться по всем правилам просто физически было невозможно с таким количеством пациентов. Ходишь в этой масочке два часа — поменял. Перчатки менять — нет! Обрабатывали руки септиком поверх перчаток. Стерильности у нас там не было.
Иногда мы с медсестрой включали ультрафиолетовую лампу и выходили в коридор, где сидели наши температурящие пациенты. Заваривали суп «Горячая кружка», включали лампу, выходили — «У нас там обеззараживается кабинет» — и пили суп из кружек. Больше из красной зоны никуда особо не пойдешь в защитной одежде, а пока ее менять будешь, потратишь 15 минут.
Кружка в инфекционном кабинете только во время ковида и появилась.
Читайте также: «Ковид — это время, когда мы наконец-таки начали нормально обедать». Сколько часов работает врач?
С окончанием ковида, конечно, работать стало легче, хотя возможности заработать было прямо жалко. Потом были последствия — подростки с брадикардиями. Учились назначать им антидепрессанты, чтобы это лечить.
«Нельзя намеренно уничтожать здоровье сотен людей»
Я не разбираюсь в политике. Приехав в Беларусь, я в основном жила и работала. Новости смотреть никогда не нравилось. Но в определенный момент поняла, что надо выбирать между людьми (с началом протестов после президентских выборов в 2020 году. — Ред.). Позиции сильно отличаются. Ты просто выбираешь, кому верить. Я и сейчас очень уважаю этих людей (протестовавших в 2020 году. — Ред.).
Я вполне отдавала себе отчет, с тремя детьми, что это опасно. Видимо, в такой ситуации и принимаешь решение, с кем быть. Я верила, что в Беларуси в 2020 году получится.
Я разносила «Честную газету» по воинской части в Марьиной Горке, пользуясь служебным положением и доступом в подъезды. Когда меня туда вызывали на дом, я раскладывала газету по почтовым ящикам, потому что у них не было доступа к информации, заблокирован был весь интернет.
Участвовала в маршах, ездила на женские. Было красиво. И страшно. Запомнила смелых женщин. Спасибо беларусам, что довелось увидеть такое, таких людей. Это было красиво и очень сильно.
Насилие (в отношении протестующих. — Ред.) было шоком. Так нельзя с людьми. Врач — это тот, кто бережет здоровье людей. Ты столько работаешь, вкладываешь столько сил! Целенаправленно, намеренно уничтожать здоровье сотен людей — так нельзя. Государство не должно так делать вообще.
«Позвонить на горячую линию можно, только если ты пациент»
В первый раз мне не продлили контракт из-за профсоюза «Панацея» (независимый профсоюз медиков, созданный как отраслевая организация в составе Свободного профсоюза Беларуского, в который Майя также вступила. — Ред.). Руководителям прислали какие-то списки (медиков, вступивших в профсоюз. — Ред.). Меня вызвали поговорить. Я подписала бумагу, что обязуюсь в рабочее время политические идеи не распространять и не пропагандировать.
Представьте себе — я младенца осматриваю: «Ути, малыш, как тебя зовут? А вот усатый тараканище…». То есть как это должно происходить? Как участковый педиатр распространяет идеи на рабочем месте?
Я надеялась (в связи с участием в профсоюзе. — Ред.), что получится что-то изменить, потому что в здравоохранении менять надо катастрофически много. Надо быть смелым человеком, чтобы начать все это делать.
В чем я надеялась на профсоюз: у нас нет никакой обратной связи от врача к чиновникам, которые принимают решения. Ты бесконечно подделываешь все эти отчетности, просто потому что они хотят это видеть (определенные запланированные показатели. — Ред.). Я не знаю, насколько они вообще осведомлены, что происходит в здравоохранении. Я думаю, все, кто проверяет, тоже подделывают отчетность. Это все настолько безумно и бессмысленно! Я надеялась на профсоюз как на возможность повлиять на принятие решений, на защиту трудовых прав.
Извините, каждый второй, а то и больше, доктор работает по 70 часов в неделю. Ты не можешь донести ничего и никак (о плохих условиях труда. — Ред.). Позвонить на горячую линию можно, только если ты пациент. Никто выше главврача тебя не услышит, а главврач будет писать отчетность, и ему гораздо проще попросить тебя замолчать (чем упоминать в отчетах жалобы сотрудников. — Ред.). Вся статистика в здравоохранении совершенно не отражают реальности.
Мы пытались в нашей районной больнице что-то улучшить. Пациенты собирали подписи под обращением о количестве кадров и условиях работы — чтобы врачи оставались в районах. Там не было требования, чтобы нам повысили зарплату. Это было требование от пациентов, что нужно больше врачей. У нас была информация, насколько больница укомплектована кадрами и сколько их должно быть. Просили диагностическое оборудование, электронную очередь, ремонт — чтобы людям на колясках было проще подняться. Очередь сделали — худо-бедно она там как-то работает. У всех, кто подписывался, потом были проблемы.
Меня не уволили, мне дали доработать контракт — и на все четыре стороны. Контракт заканчивался в феврале 2021-го.
Плохая характеристика
Я думала, что, может, оно и ладно, в столичную больницу собиралась. В областную в Боровляны (Минская областная клиническая больница. — Ред.). Туда ездит маршрутка, там можно брать суточные дежурства. Это интересная больница, извините за медицинский цинизм: туда попадают сложные, редкие случаи.
Почему-то я думала, что получится. Еще надеялась, что буду работать дальше в Беларуси. Но нужны были рекомендации. При увольнении пишут характеристику, на руки не выдают и не показывают (только отправляют по запросу в другую организацию. — Ред.). Там появился какой-то дополнительный пункт про политические взгляды. В Боровлянах запросили характеристику и отказали мне. «А что там было?» — «Спрашивайте там, где вам дали». Я со скандалом что-то вытребовала и узнала, что у меня есть строчка про «неблагонадежные политические взгляды».
Потом я пыталась устроиться в минскую 3-ю больницу, в Смолевичи. Мы там дом строили. Мне даже когда-то обещали ФАП (фельдшерско-акушерский пункт. — Ред.) в Смолевичском районе, была бы сельским доктором. У меня была обычная человеческая мечта — жить и работать в Беларуси. Но и там меня не взяли.
Тогда в чатах врачей писали, в каких больницах еще берут людей с плохими характеристиками. Среди них была больница в Бобруйске. Ее главврач еще до меня отчитывался перед КГБ за другого врача (политически «неблагонадежного», принятого на работу. — Ред.). Он открыто говорил: «Мне нужны врачи», проверял мою компетенцию. Собеседование было не о том, каких ты политических взглядов придерживаешься.
«Если не уволит нас, то уволят его»
В Бобруйске я проработала девять месяцев.
Здесь тоже были очень умные, хорошие врачи, которые тяжело, много работали и сильно старались, даже не за зарплату. Главврач много сделал для больницы, МРТ поставил. Он не просто чиновник, он анестезиолог-реаниматолог в педиатрии — это очень ценно, сложно, редко, психологически тяжело. Крайне дефицитный специалист. Так же, как и большинство врачей в Беларуси, увлечен своей работой и любит ее.
Когда главврач — адекватный человек, это определяет многие мелочи. Например, на чьей стороне руководство, когда кто-то звонит жалуется. Или насколько ты можешь организовать свой график самостоятельно, договариваться с пациентами, чтобы они реже вызывали на дом. Насколько ты в принципе самостоятелен в принятии решений: например, кому-то дать консультацию по телефону.
Дебильных требований очень много, выполнять их невозможно. Но было более человеческое отношение, понимание, что требования дебильные, что отчетность мы подделываем. Давайте не будем об этом вслух говорить. Не важно, что мы там пишем. Прокуратора скоро приедет, давайте проверим, что у нас в бумагах, сходится ли.
В тот период я уже не думала много о политике. Это трудно. У меня трое детей. Дети маленькие, младшему 4 года, старшему 10. Я переезжаю из города в город, устраиваю быт. Школы, садики, работа, няня.
Бобруйск — прекрасный город. Там чувствуется, как у Ильфа и Петрова, еврейская ментальность, хотя евреев нет. Убили, уехали. В Бобруйске же было гетто (еврейское гетто в Бобруйске существовало с 1 августа по 30 декабря 1941 года. После массовых расстрелов 7–8 ноября 1941 года нацисты заявили, что территория Бобруйска «свободна от евреев». — Ред.). Я так мало интересовалась историей — у меня было так много работы! Мне встретился человек, который лучше всего показал мне город, уже когда меня уволили.
Главврачу сначала прислали бумагу, кого должны уволить. Среди таких была не только я. Он ездил за нас заступаться (в КГБ. — Ред.). Ему сказали, что если он не уволит нас, то уволят его и поставят того, кто уволит нас. Он извинялся и говорил: «Я хочу, чтобы этот паровозик ехал».
«На собеседовании не задали ни одного вопроса о медицине»
Потом у меня было 14 отказов в трудоустройстве в Бобруйске, Осиповичах и Могилеве.
Я сходила в Бобруйскую скорую помощь. У меня мама много лет работала в скорой помощи. Очень надеялась, что меня возьмут. Мне отказали. Я попросила бумагу-отказ. Мне сказали: «Вас здесь не было, я вас не знаю, я вас не видел».
Я пошла в центр занятости. У них есть возможность видеть актуальные вакансии и засвидетельствовать твое соответствие заявленной квалификации, и они дают направление на трудоустройство. Работодателям нужно написать в отказе причину отказа. У меня было 12 направлений. В два места ходила сама. Решила собирать бумаги. Че-то я злая была.
Им было так трудно придумать причину!
Главврач Могилевской больницы скорой помощи замечательно придумал писать причину отказа: «Не прошла собеседование». Еще несколько повторили его слова. Где-то писали про «дискредитирующие обстоятельства, упомянутые в характеристике». Были такие обороты. Где-то просто сочиняли, что другой кандидат уже принят, актуальность вакансии утеряна, снимите. Отказывались от вакансии из-за меня.
Интересно было пройти этот квест — собеседования с главврачами, с заместителями главврачей, которые сначала принимали мои документы, говорили, что им нужен врач. Или знали про «политическое» и с порога об этом спрашивали.
Собеседование с главврачом Могилевской больницы скорой помощи было совершенно отвратительным. Он говорил только о политике, ни одного вопроса о медицине не задал. Кричал на меня, повышал голос. Хвастался тем, что у него врачи, которые собирали подписи, сидят. Спрашивал у меня: «Чего вы приехали из Казахстана, если вам стране не нравится?». Говорил: «Это государственное учреждение. Как же вы против государства?». Совершенно бессмысленные разговоры.
В Осиповичах главврач говорил, что он не поддерживает этот макиавеллизм, но, тем не менее, вынужден подчиняться условиям системы, в которой работает.
При этом во всех больницах нужны были педиатры. 14 больниц, в которых нужен педиатр, меня не взяли.
«Не хотелось в Гондурас»
После увольнения (в ноябре 2021 года. — Ред.) у меня были большие проблемы с деньгами. С зарплатами врача большую финансовую подушку не соберешь. Мне надо было платить за арендную квартиру. Параллельно с поисками работы я делала документы на то, чтобы уезжать. Отказы собирала, понимая, что меня не возьмут, весь декабрь. В январе числах в 10-х документы уже были в визовом центре.
Я узнала, что это будет Польша, за две недели до того, как приехала в Польшу. Думала о Турции. Я владею казахским, а казахский и турецкий похожи. По тому же принципу похожи русский и польский. Проще выучить, чтобы подтверждать диплом. Думала и про Литву, но из-з языка — нет, наверное. Смотрела на карте все англоязычные страны, но туда трудно получить визу.
Например, есть Гондурас в Южной Америке, где можно на английском подтверждать диплом. Но мне не хотелось в Гондурас.
В итоге в Польшу оказалось легче всего получить визу. К тому же у меня ребенок с инвалидностью, а в Польше лучше условия, чем в Турции.
У меня всегда есть возможность вернуться домой в Казахстан, как говорит моя мама. Я понимаю, что беларусам из Беларуси уезжать труднее, чем мне. Они дом оставляют.
Чтобы работать в Польше, нужно сдать два экзамена: языковой (медицинский польский) и нострификационный экзамен подтверждения квалификации (нострификация — это процедура признания университетской степени, полученной в университете другой страны. — Ред.). Это по сути выпускной экзамен из университета, после которого тебе выдают польский врачебный диплом. Стоит он 5 000 злотых (около 1 170 евро. — Ред.). Его можно сдать один раз в году в октябре. Есть его брат-близнец LEW (Lekarski Egzamin Weryfikacyjny. — Ред.) — государственный экзамен на подтверждение квалификации, который дает право врачебной деятельности в Польше. Стоит дешевле, сдается четырежды в году.
Потом год практики, и ты выходишь врачом общей практики, не узким специалистом. Можешь работать семейным врачом либо в SOR (szpitalny oddzial ratunkowy, отделение неотложной помощи, куда доставляют пациентов в критических ситуациях. — Ред.) в приемном покое. Можешь дежурить в стационаре.
Для подтверждения узкой специализации нужно еще проучиться от трех до пяти лет.
После приезда в Польшу я год учила язык. Не знала его никогда. Теперь буду подтверждать диплом.
Готовность к самостоятельности
«У поляков тапки удобные, а у нас обувь для бега»
Комментарий автора: Майя Терекулова столкнулась с польской медициной в качестве пациентки: ей делали операцию по удалению аппендицита. Она провела три дня в стационаре в небольшом городе Лапы недалеко от Белостока, о чем сначала написала в Facebook, потом рассказала «Зеркалу». Самое запоминающееся в рассказе — удобство обустройства палаты и общительность польского медперсонала. При выписке медсестра помогла Майе заказать такси, одеться, обуться, поднесла ее сумку до остановки и объяснила таксисту, что клиентка после операции.
Нас в отделении было человек семь, медсестер было четыре. Совсем не как в Беларуси, знаете. В беларуских стационарах врачи и медсестры бегают. И по поликлинике мы бегаем. А тут они не торопятся. Они чай пьют. Они выходят провожать пациентов на дорогу, помогают сумку в такси занести. Не потому, что они добрее, а в Беларуси не добрые. Просто у них есть на это время. Им не надо бегать на работе. У них тапки удобные, а у нас — обувь для бега.
Беларуская система не дает пациенту никакого личного отношения. Ты объект для врача. Я лежала в беларуском роддоме и почувствовала себя куском мяса на конвейере. Это было унизительно, болезненно и страшно. Но когда ты работаешь врачом, ты не думаешь об этом. Тебе нужно, чтобы человек выжил.
Циничная шутка беларуского врача: «Не бойтесь, не умрете — нас за это ругают».
Ты вообще не чувствуешь, что это человек. Сопереживание не включается даже близко, потому что тебе некогда. Ты функционален максимально. Ты понимаешь, что каждая минута простого разговора — это твоя минута личного времени вечером с детьми. Что ты и так уже останешься на работе на два часа дольше, уже не успеваешь к окончанию рабочего все сделать.
Знаете, хочется жить, домой приходить вечером, кушать, с детьми разговаривать. У меня няня всю дорогу была с детьми, пока я врачом работала. Чтобы ей платить, приходится очень экономить и выкручиваться. И еще больше работать.
Нужно больше работы
Когда я искала работу еще после Марьиной Горки, то позвонила в больницу в Смолевичах (райцентр в Минской области. — Ред.): «Вам педиатр нужен?» Мне в приемном говорят: «Вы спросите у нашего главного педиатра, пожалуйста». Главный педиатр — чиновник, он сидит в исполкоме. Я это знаю, я еду в исполком, а там мне говорят: «Нет, он на работе в стационаре». Это хорошо, когда чиновник работает в стационаре. Я прихожу туда, а мне говорят: «Он не здесь сейчас, он в поликлинике». Я зашла в поликлинику, он там заменял какого-то врача. Говорит: «Сейчас, подождите, у меня пациенты, будет перерыв 10 минут, и я смогу с вами поговорить».
Я спрашиваю, можно ли здесь работать, упоминаю, что хочу еще попробовать попасть в областную больницу в Боровлянах. Он говорит: «О, я там тоже работаю!». И как бы про себя, немного под нос, грустным голосом: «Почему-то я решил, что мне нужно четыре работы». Очень усталым таким голосом.
Я понимаю, почему врач хочет работать в областной в Боровлянах — это тяжелые, интересные, редкие случаи. Понимаю, почему он работает врачом в стационаре — потому что он педиатр и должен работать в своей больнице. Понимаю, почему он заменяет врача в поликлинике — потому что врачи нужны были крайне, критически. И я понимаю, что он — умный человек, которого, особо не спрашивая, назначили главным педиатром.
Еще нужно денег, еще немного денег, особенно для мужчины. Это так типично для беларуского врача — иметь две-три, ну ладно — четыре работы.
В Польше шутят про беларуских врачей, что они приезжают включенными на работу по 70 часов, а тут по законам больше 40 в неделю нельзя, потому что это влияет на качество медпомощи. 40 часов — а дальше мне что делать со своим временем, куда мне его? Настолько не привыкли, что идут учиться дальше, больше. 40 часов работы — и 30 учебы давайте!
В Польше очень уважают врачей. Для меня было удивительно, что я, приехав сюда с тремя детьми, не зная языка, не имея толком никаких документов, достаточно легко сняла квартиру, просто сказав, что я врач. Еще не совсем, но спасибо, конечно.
Здесь уверены, что врачи — это люди, у которых есть деньги, не будет проблем с оплатой.
Здесь не получится вызвать врача на дом. Но, знаете, хвалиться тем, что ты можешь вызвать врача, чтобы тебе выписали парацетамол и обильное питье, — сомнительное достижение.
Что нужно изменить в беларуском здравоохранении
В первую очередь нужно перестать наказывать врачей за несоответствие отчетов тому, что там хочется видеть. Это не мы плохо работаем. Такова реальность — пациенты не хотят вакцинироваться, например. Инфекционные болезни встречаются. Мы не можем снизить частоту сердечно-сосудистых заболеваний. Смотрите на реальные цифры и не наказывайте врачей за отсутствие сказочных.
Комментарий автора: ранее Майя рассказывала BGmedia о том, как врачи сливают часть вакцин в унитаз, чтобы скрыть несоответствие количества вакцинаций спущенному Минздравом плану. По ее словам, это обычное явление.
Иногда в Беларуси проходят судебные дела над медиками по таким обвинениям.
Нужна обратная связь. Для этого нужны профсоюзы.
Отменить нафиг эти бессмысленные походы по домам.
Убрать отчетность. Зачем ее столько? Это неадекватно.
Придумать что-то с больничными, чтобы их можно было открывать удаленно. Врач должен заниматься медициной, здоровьем, а не бюрократией. Это наше дело — контролировать, насколько честно человек посещает свое рабочее место?!
Все эти бесконечные комиссии, ВКК (врачебно-консультационная комиссия, занимается вопросами определения нетрудоспособности. — Ред.) — что за хрень?! Больше самостоятельности врачу. Почему врач не может продлить больничный свыше 14 дней, почему для этого нужна комиссия? Вы в чем меня подозреваете — что я взятки беру? Платите зарплату побольше. Врач — это не та профессия, в которую идут за взятками.
Лучшее образование врачам. Более качественные курсы. Чтобы у врача в год был не только отпуск 18 дней, насчет которого он должен выбирать: потратить на отдых или на курсы, а чтобы было заложено дополнительное время на учебу.
Какое-то право хозяйственной деятельности, чтобы можно было оказывать услуги помимо тех, которые гарантированы государством. Массажи, например. Чтобы врач мог заработать, больница могла заработать. И не отдать эти деньги государству, а купить себе какое-нибудь оборудование. Должна быть какая-то заинтересованность в результатах труда.
Я хотела бы написать заявку: «Хочу офтальмоскоп. Умею пользоваться» — и чтобы мне не пришлось экзаменоваться по этому поводу, доказывать, что он мне нужен. Просто хочу его использовать в каких-то тривиальных случаях, разгрузить окулиста. Хотелось бы просто написать заявление и получить инструмент, препарат для какого-то пациента. Не продается в аптеке по моему рецепту — ну можно я не буду ВКК собирать, заполнять 50 бумажек, бегать по коллегам собирать подписи, что они тоже считают, что этот препарат необходим? Можно я просто напишу, что он нужен, и у пациента будет препарат?
Комментарий автора: использование в стационаре незарегистрированных в РБ лекарств требует длинной и сложной бюрократической процедуры, на которую у врачей обычно нет времени. Об этом вопросе подробнее рассказывает Станислав Соловей.
Анализы должны быть действительными дольше. Биохимия по логике вещей должна действовать полгода. Зачем ее сдавать опять через неделю? Почему человека, направленного в стационар, не принимают, потому что у него просрочен какой-то анализ на два дня? Такие нормы. Но кто их придумывает, по каким критериям, и почему врачи никак не могут повлиять на эти нормы?
Это какие-то перфекционистские, оторванные от реальности правила, не учитывающие, как живут люди, как трудно ездить из района. Сферический конь в вакууме. Надо нормы писать, ориентируясь на реалии.
Проблема не во врачах. Организация здравоохранения очень плохая. Ты получаешь хорошую, качественную медицинскую помощь от врача, которому приходится увиливать от системы, как-то к ней приспосабливаться, писать ложную отчетность — и хорошо тебя лечить. Под страхом уголовной ответственности. Потому что если выяснится, что тебя хорошо лечили, невзирая на необходимую отчетность, проблемы будут у врача.
Читайте также: «Когда помогаешь человеку, твоя задача — за это не сесть». Почему медики фальсифицируют отчетность
Думаю, беларусы готовы к самоуправлению. Это умные, образованные, критичные к себе и окружающему миру люди. У меня сложилось впечатление, что нация переросла государственную форму управления.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш Telegram-бот. Это анонимно и быстро
Подпишитесь на наши новости в Google
