«Мы работали в сквозном цехе в минус 30». История брестчанина, который отсидел два года в колонии за надписи на гаражах

22-летнего брестчанина Дениса (имя изменено в целях безопасности) задержали 21 июля 2020 года. Силовики пришли к нему из-за многочисленных граффити и надписей, которые он оставил на гаражах, в том числе в знак несогласия с нерегистрацией в качестве кандидата в президенты Виктора Бабарико. Дома у Дениса нашли еще марихуану.

В ноябре 2020 года по ст. 341 и ч.1 ст. 328 Уголовного кодекса парня приговорили к двум годам заключения, а отбывать их отправили в шкловскую колонию №17. После освобождения Денис рассказал правозащитному центру «Весна» про заключение во время протестов, пытки и нечеловеческие условия труда в шкловской колонии.

Читайте также: Местонахождение Виктора Бабарико неизвестно. Почему власти мучают политзаключенных и что делать? Мнения экспертов

Допрос в Бресте: «Унижения и оскорбления сопровождали меня все время»

Утро Дениса 21 июля 2020 года началось с того, что в шесть часов к нему пришли пять сотрудников ГУБОПиКа с обыском. Причиной стали множественные надписи на гаражах, в том числе те, которые парень написал в знак несогласия с отказом в регистрации Виктора Бабарико кандидатом в президенты: «3%», «Саша уходи» и другие.

У Дениса дома изъяли всю технику. Силовики при обыске относились к вещам парня с презрением и высмеиванием. Также они изъяли книгу «Краткая история анархизма» и альманах «Молоко плюс», называли их авторов гомосексуалистами. После обыска парня забрали на допрос.

«Он был достаточно банальным. Был «плохой коп» и «хороший коп», а также куча угроз. Не дошло до физического насилия только потому, что я так поставил диалог. В таких условиях я не мог молчать, но я старался уходить от вопросов. Потому что на мои отсылки на право хранить молчание снова сыпались угрозы.

На допросе меня буквально подводили к каким-то репликам и словам, которые подходили под конкретные части статей Уголовного кодекса. Я это понимал, потому что немного знал Уголовный кодекс, поэтому их не говорил и увиливал. Заставляли меня говорить разные юридические формулировки, которые бы повысили мой срок.

Когда я перечитывал свои показания, то видел там то, чего я не говорил. Я заставлял их переписывать протокол допроса, и это было сложно. Здесь стоял вопрос о количестве лет, которые я получу. Я был уже готов к какому-то физическому насилию, только чтобы они переписали мои показания. В этом я был более тверд и не подписывал эти показания.

Во время допроса меня выводили на перекур, на котором оперативник пытался вытащить какую-то информацию у меня и говорил, чтобы я рассказал правду ему. Когда сидел на коридоре возле клетки, и сотрудники видели, что я сижу расслабленно, то грозили закрыть меня в ней и жестко кричали. Унижения и оскорбления сопровождали меня все время.

Когда меня завели в отдел, мне напомнило это встречу новобранцев в армии — в тюрьме вновь прибывших так даже не встречают — стучат по стенам, как обезьяны, типо «мясо новое приехало».

При таком жестком моральном и психологическом давлении я держался достаточно хорошо, только потому что являюсь стрессоустойчивым человеком. Думаю, что дошло бы до физического давления, если бы я не использовал свои какие-то социальные навыки», — вспоминает допрос Денис.

Читайте также: Кабанов — о ситуации с Бабарико: «Там работают не врачи, но садисты. Они больше издеваются над людьми, чем лечат их»

СИЗО Барановичей и Бреста: «Ощутимо влажный пол, а в ямках стояла вода»

Против Дениса возбудили уголовное дело по ст. 341 и по ч. 1 ст. 328 Уголовного кодекса. В качестве меры пресечения избрали заключение под стражу. Около двух недель парня удерживали в барановичском СИЗО.

«Я сидел в подвальной камере, где было очень сыро, там был ощутимо влажный пол, а в ямках стояла вода. Страницы книг приобретали другой цвет, потому что впитывали влагу в камере. Со мной был человек с эпилепсией и психическими расстройствами. Каждую ночь он бился в припадках, у него шла пена изо рта, он ходил в туалет под себя, поэтому стояли соответствующие запахи», — говорит брестчанин.

Потом до суда парня этапировали в Брест, где в местном СИЗО его продержали около пяти месяцев. В это время по всей стране проходили протесты.

«Там получалось узнавать новости про митинги, потому что тогда пропускали еще «Брестскую газету». Также был очень лояльный цензор, который пропускал все письма. Потом я понял, что это было очень классно, потому что, например, в шкловской колонии цензор просто сумасшедший — не пропускал письма, если там был хоть какой-то намек на политику.

Условия там были относительно нормальные, но я это понял только потом, когда увидел остальное. Там был относительно человечный и адекватный персонал. Даже тот, кто из них пытался самоутвердиться за счет заключенных, не выставлял это на показ», — вспоминает молодой человек.

По его словам, в брестском СИЗО «продольные» рассказывали заключенным, что они все отказались от участия в фиктивном митинге за Лукашенко. Одна сержантка говорила, что участвовала в митингах против фальсификации выборов. Там все было по-человечески.

В большинстве случаев осужденные по ст. 328 УК и политическим статьям — молодые люди, особо немаргинальные. Светлана Тихановская во время выборов обещала снизить сумасшедшие сроки за полграмма марихуаны, поэтому осужденные по ст. 328 УК тоже ждали, когда это настанет. Все ждали, когда Тихановская станет президентом и всех выпустят.

Читайте также: Кабанов — о магазине с товарами заключенных: «Вещи, которые сделаны на людском горе, не надо даже руками трогать»

Этапы в СИЗО и колонию: «Создается гнетущая атмосфера»

В итоге Дениса осудили по двум статьям УК к двум годам колонии. Но он надеялся на условный срок, так как по первой части [ст. 328 УК] тогда давали всем «домашнюю химию».

Парень за время заключения пережил пять этапов.

«Первый этап был самый жесткий, когда нас 11 человек запихали в одну камеру. Все, кроме одного, были осужденные на строгий режим. По-моему, так делать нельзя. Проходили этапы достаточно жестко. Нас шантажировали водой, туалетами и другими вещами. Конвоиры вели себя неадекватно: если какой-то пожилой мужчина или человек с инвалидностью медленно шел, то они его толкали и кричали матами, угрозами.

Создается гнетущая атмосфера, которую сложно сейчас передать словами. Даже когда ты просто на это все смотришь, то это очень сильно давит. Когда я пошел в туалет, то не смог опорожниться, потому что сзади меня стоял конвойный, который каждую секунду кричал, что надо быстрее. Это сопровождалось угрозами и нецензурной лексикой. Головой я был точно не в туалете», — вспоминает Денис.

Шкловская колония: «При попадании в карцер с 80% вероятностью политического изобьют там»

Отбывать срок Дениса направили в шкловскую колонию №17 в конце декабря 2020 года. У него не было желтой бирки [обычно такие носят политзаключенные], но, по его словам, когда сотрудники узнавали подробности его дела, то сразу относились предвзято, как в последствии ко всем политзаключенным.

«При распределении в отряд меня вызвали к начальнику, и он угрожал мне. Ко мне сразу стали относиться не как к обычному заключенному, который сидит, например, за воровство или убийство. В колонии еще не было политических заключенных. Я стал вместо них. Когда они приехали, то обо мне забыли более-менее», — говорит брестчанин.

Его сразу же распределили на пилораму, куда обычно отправляют политзаключенных с четкой гражданской позицией, как, например, Павла Северинца.

В Шклов Денис попал в конце 2020 года, когда беларуские колонии только начали заполнять политическими заключенными. По наблюдениям Дениса, ситуация в колонии только усугублялось с наполнением учреждения политзаключенными:

«Все становилось жестче намного. В шкловской колонии сотрудники избивают политзаключенных. При попадании в карцер с 80% вероятностью политического изобьют там. Там же заставляли петь гимн Беларуси», — рассказывает молодой человек.

Читайте также: Родственники задержанных беларусов боятся признавать их политзаключенными. Объясняем, почему это все-таки нужно делать

Смерть Витольда Ашурка: «Все были уверены, что Витольда избили до смерти»

Денис не был лично знаком с погибшим в колонии Витольдом Ашурком:

«О его смерти стало известно сразу всей колонии. Все были уверены, что Витольда избили до смерти. Я не знаю, как это было на самом деле, но тогда ни у кого сомнений не было, что все так и произошло. После гибели Витольда все заключенные надеялись, что режим в колонии послабеет, но ничего в корне не изменилось».

По словам брестчанина, особое давление на политзаключенных в ИК-17 исходит от сотрудников режимного и оперативного отделов колонии.

«У какого-то из этих отделов даже есть целый кабинет с дубинами и другими вещами для избиения людей. На заключенного надевают своеобразную штуку, чтобы он не видел, кто его избивает. Методы давления на обычных заключенных и политзаключенных не отличаются, но усилия и фанатизм разные», — отмечает экс-заключенный.

Начало полномасштабной войны в Украине парень тоже застал в колонии. Она отразилась и на положении заключенных.

«Война в колонии преподносилась как по телевизору — специальная военная операция. Но даже из пропагандистских передач мы понимали, что происходит что-то немыслимое. За споры и высказывания против России заключенных закидывали в карцеры. И там уже вне зависимости от того политический ты или нет — изобьют тебя безбожно. Так очень сильно избили моего знакомого, который сидел там по ст. 328 Уголовного кодекса», — вспоминает Денис.

Работа в колонии: «Мы работали в сквозном цехе в минус 30»

Бывший заключенный с ужасом вспоминает условия труда и быта на пилораме в колонии, куда его отправили работать:

«Работа на пилораме будто слизана из каких-то страшных книг. У нас как-то был очень хороший отрядный и, когда он приходил и видел эти условия, то говорил: «Господи, это просто какой-то кошмар!» Мы работали в сквозном цехе в минус 30, где было так же холодно, как и на улице. Там не было никакой автоматизации — все делалось вручную. Сами заключенные ремонтировали деревообрабатывающее оборудование. Не знаю, с чем сравнить даже такое можно. Это как будто машину с паровым двигателем поставить на трассу Формулы-1».

По его словам, на пилораме получали по два рубля в месяц все, кроме накатчиков и людей на пилах. Им платили около 20 рублей в месяц в зависимости от древесины, которую они пилят. Естественно, они стараются сделать больше и лучше, чтобы получить деньги, но нормы повышаются, а оборудование не улучшается. Они паяют эти пилы — происходит какое-то сумасшествие, непонятно из какого века…

«Туалет на пилораме — это две деревянные кабинки, из которых торчат столмины с г*вном. Зимой это все замерзает, а летом — это ядовитая штука, к которой не подойти. На пилораме есть душ, но на него пускали только за 20 минут до окончания рабочего дня. В смену работает 20 человек. Жарой летом мы все пропитанные потом из-за тяжелой работы не успевали помыться.

Зимой, когда на улице минус 30, запрещали посещать бытовки и брать с собой кипятильник, чтобы сделать чай для согрева. Весь рабочий день мы вынуждены были согреваться движениями, что очень сложно. Целый день там невозможно находиться — мы залазили в бытовки через окна. Мы придумывали разные махинации, чтобы попросту выжить.

На пилораме есть склад, где должны храниться молотки и пилы, но они все были сломаны. Там хранятся какие-то куски металла, которые записаны как нож или пила. И это выдается заключенному под роспись и его ответственность в начале рабочего дня. Но это были просто куски мусора», — рассказывает брестчанин.

Стукачи в колонии: «Там не доверяешь никому абсолютно»

По словам Дениса, в шкловской колонии очень распространены доносы заключенными на друг друга:

«Стукачество в колонии развито очень сильно. Там не доверяешь никому абсолютно, максимум одному-двум заключенным в отряде. Разговоры между знакомыми в курилке при ком-то постороннем табуированы. Стоит тебе сказать, что ты осуждаешь войну в Украине, и это кто-то услышит, тебя сразу сажают в карцер».

После выхода из шкловской колонии парень покинул Беларусь.

«Я не почувствовал, что вышел из тюрьмы на свободу», — завершает свой рассказ Денис.

Читайте также: Из SMM-специалиста – в дизайнеры, из режиссера – в массажисты: истории уехавших и сменивших работу беларусов