Политзаключенный Артем Задруцкий: расстреливать необязательно — можно просто не лечить

Минчанину Артему Задруцкому 39 лет. До момента задержания в сентябре 21-го он работал звукорежиссером и занимался 2D-анимацией. Но затем в минской панельке случилась стрельба, следствием которой стало убийство айтишника Андрея Зельцера и сотрудника КГБ Дмитрия Федосюка. Артем обсудил это в чате и попал в белорусскую тюрьму. Перед судом он получил бумагу о разводе, а за решеткой частично потерял слух и начал писать стихи. Живет под Варшавой и старается как можно больше радоваться.

 

Медицина, которая не лечит

В тюрьме ты частично потерял слух. Сейчас ситуация улучшилась?

Артем Задруцкий: Нет. Ситуацию вернуть уже невозможно. С трудом, но какую-то часть вещей я слышу, но это не тот слух, который у меня был до этого. Это неисправимая ситуация, и какие-то операции делать нецелесообразно.

Как это случилось? Что привело к утрате слуха?

Артем Задруцкий: Воспаление, банальное воспаление, которое было не вылечено. Потому что система тюремной медицины, о которой нужно продолжать говорить, построена таким образом, чтобы не лечить людей. То есть это принципиальная позиция многих начмедов и других людей, которые работают в центральной системе. И даже врачей, которые приходят осматривать заключенных из городских поликлиник и больниц, пока это не приводит к серьезным инфекциям или критичным последствиям, когда нужно оперативное вмешательство. О профилактике заболеваний речи не идет.

С тобой случилось то же самое? Тебя не лечили?

Артем Задруцкий: Ну как, лечили. Когда совсем стало плохо — тогда начали лечить. Но это базовое лечение: закармливают антибиотиками, не разбираются, не проводят никаких диагностических мероприятий — ничего.

А как это было, когда ты понял, что не слышишь?

Артем Задруцкий: Сначала — как отит: просто болит ухо, болит ухо, болит ухо. Покапали капли. А потом просыпаешься утром и понимаешь, что не слышишь. У тебя с одной стороны образуется вакуум. Ты не слышишь какой-то части звукового спектра. У меня серьезная просадка среднечастотных и высокочастотных характеристик. Тогда вообще прямо слух упал. Я не слышал даже острых-острых звуков.

Сильно расстроился?

Артем Задруцкий: Да, конечно. В какой-то момент это ввергло меня в панику, потому что слух — мой рабочий инструмент, я им зарабатывал деньги.

Читайте также: Политзаключенная Дарья Афанасьева: То, что происходит в женской колонии — фемицид

 

37-й на минималках

Ты стал одним из 124 человек, которых осудили по “делу Зельцера”, написав слово “Каратель”…

Артем Задруцкий: Не совсем так. Они возбудили уголовное дело в рамках дискуссии в чате. В ней было предложение и ответ другому человеку. Прицепились конкретно за слово “каратель”.

Задержание стало для тебя неожиданностью?

Артем Задруцкий: В целом нет. Я прекрасно осознавал, что рано или поздно эта система будет работать таким образом, чтобы показывать полезность. Думаю, что даже сейчас в Беларуси многие люди сидят и ждут: типа, вот за мной придут. То есть это такой 37-й на минималках. Пока еще не расстреливают, но расстреливать уже не обязательно. Можно просто не лечить.

Твое фото после 18 месяцев СИЗО впечатляет…

Артем Задруцкий: Это мое первое фото в колонии. В Жодинской тюрьме, где находился изолятор, я дважды объявлял голодовку. Вымотался, и на Володарке тоже был в достаточно вымотанном состоянии… В колонии тоже не сильно потолстел. Сейчас в процессе восстановления я выгляжу более-менее вменяемо.

Как ты себе объяснял то, что с тобой произошло?

Артем Задруцкий: Я ощущал себя в рамках того, что происходит — действий, которые предпринимают непосредственно те люди, которые считают себя властителями мира или пытаются каким-то образом получить личные преференции, почувствовать власть. Это еще писал Солженицын в своих книжках. Это приблизительно то же самое, что многие люди испытывали в процессе освобождения из сталинских лагерей. Примерно такие же ощущения, и при задержании такие же ощущения были. То есть, я не испытывал какого-то пиетета, потому что в свое время много читал и прекрасно понимал, к чему все идет даже в законодательном плане. Потому что видно было, как ужесточаются статьи, как меняется текст, как все более и более размытыми становятся законодательные нормы. И уже никто не говорит о букве закона в целом. Все говорят просто о каком-то общем праве. Ну, с таким же успехом можно возвратиться во времена Хаммурапи и свободно использовать право, которое было тогда. То есть все возвращается в какой-то общий первобытный строй. И чем больше размытых понятий в Уголовном кодексе — нет понимания вообще, что такое буква закона, что должно быть вот так и так не отвлекаясь на какие-то понятия. То есть все сейчас трактуется расширительно, как когда-то писал Солженицын. Есть понятие “расширительное толкование кодекса”. И все уголовные дела, которые сейчас возбуждаются в целом, они возбуждаются в расширительном толковании, потому что следователь уже по факту сам приносит судье готовые материалы, которые потом ложатся в основу твоего же приговора. То есть твое обвинение — это твой готовый приговор.

То, что ты знал о беларуской тюрьме до того, как туда попал, совпало с увиденным? Было ли там что-то, что шокирует нормального человека?

Артем Задруцкий: Нет. Во все это можно поверить. Глобально те условия и правила не меняются годами. То есть, многие вещи, которые ты видишь в тюрьме, до сих пор сохранились с 20-х годов ХХ века. Это все переходящее из ленинских и сталинских тюрем. Улучшения ситуации нет. Все то же самое — такая хорошая коммунистическая тюрьма.

Читайте также: Политзаключенный Дмитрий Некрасов: Повезло, что попал в колонию молодым

 

Беларуский как иностранный

Какие книги запрещены в тюрьме? 

Артем Задруцкий: Все, которые не являются библиотечными. В свое время заключенным можно было передавать книги, либо они могли покупать их в рамках заказа в библиотеку, и потом ты мог в рамках приоритета брать их читать. Таким образом, в свое время сильно расширилась библиотека на Володарского. Но к середине 23-го года началось большое движение по запрещении различных книг вообще. Были изъяты белорусские авторы, в том числе книги на белорусском языке. Это проходило в рамках борьбы с иностранными языками. То есть сейчас в колонии ты не можешь изучить иностранный язык. Разве что по материалам тех, кто это уже делал. Или если тебя кто-то научит — многие продолжают таким образом учиться, потому что это один из способов не уничтожить свой мозг.

В тюрьме ты начал писать стихи и готовишь книгу…

Артем Задруцкий: Да, потихонечку. Надеюсь, что получится ее издать — может, кто-то заинтересуется. Те, кто сейчас здесь издает книги, говорят, что, к сожалению, мало кого интересует книжка, написанная на русском языке. Пытаюсь ее перевести на несколько языков, хотя бы с помощью нейросетей. Конечно, нужна редактура. Но очень хочется, конечно, чтобы это случилось.

 

Система невозврата

У тебя за решеткой была хорошая компания?

Артем Задруцкий: Она была разная. Но в целом я не хочу сказать, что там были какие-то плохие люди — у каждого своя судьба. Попадались ребята, которые совершали преступления по глупости. А самый яркий кейс — как человек получил статью за грабеж, случайно поменявшись рюкзаками в электричке. Одинаковые рюкзаки. Он не заметил, что рядом два одинаковых черных рюкзака с одинаковыми значками. Взял и ушел. Его никто не окликнул…. И потом ему предъявили обвинение в ограблении. Я не знаю, что в результате решил суд, но в целом это вписывается в общую статистику. Очень много таких вещей… А все, что касается наркопотребителей — это вообще отдельная история. Их задерживают по страшным, страшным статьям. За то, что пристрастились к наркотикам, за счет своих зависимостей люди получают сумасшедшие сроки в 10, 11, 12 лет.

Читайте также: 64-летние супруги уехали из Каменца в Европу из-за преследования силовиков. Теперь им нужна финансовая помощь

В колонии особо относятся к политическим?

Артем Задруцкий: Да, конечно. Тебя сразу ставят на профилактический учет. Есть и  своеобразные ограничения. Напрмер, ты можешь спать только на верхних этажах этих “замечательных” спальных мест. И это большое ограничение, особенно для людей, у которых есть серьезные заболевания, или для людей в возрасте… Я видел политзаключенного, который уезжал на этап с почечной коликой — транспортировать человека в таком состоянии нельзя. Его нужно отвезти в больницу, разобраться, почему и что произошло. При чем врач сам сказал, что да, это проблемы с почками. Но сделали укол — обезболивание, и человека увезли на суд. Никто с этим разбираться не будет. Так повсеместно и постоянно происходит со всеми политзаключенными. И не только с  ними.

Самая большая проблема белорусской тюрьмы — ее сотрудники?

Артем Задруцкий: Это и проблема, и не все люди в белорусской тюрьме — плохие. Я честно признаюсь: есть люди, которые в рамках системы хоть как-то пытаются помогать. Понятное дело, что в открытую они этого сделать не смогут никогда. Но основная проблема — это, в принципе, непонимание тех процессов, происходящих с людьми, которые попадают в ту или иную жизненную ситуацию и совершают преступление. Просто система построена таким образом, чтобы работать на статистику и ужесточать отношение к людям, которые попали в сложную жизненную ситуацию. Нет понимания того, чтобы человека, который совершил то или иное преступление — я не говорю о политических, я говорю об общей массе заключенных — вернуть обратно в общество. Наоборот. Все построено так, чтобы его из общества вытолкнуть. И эти люди продолжают попадать в ситуации, в которых они уже были. То есть нет реабилитации как таковой.

Можно ли простить тех, кто издевается над белорусами в тюрьмах? Сейчас многие говорят о примирении. Возможно ли оно в 25-м году?

Артем Задруцкий: Это очень долгий процесс. Оно должно происходить, но не должно оставаться наследием. Я считаю, что каждый должен получить по заслугам. Я считаю, что каждый имеет полное право принимать то или иное решение относительно своих моральных качеств. Есть такое понятие “я не принимаю, я не делаю зла” — то есть я не хочу участвовать в этом процессе. Каждый человек может сказать: “Нет, я не буду”. И на это не действуют ни приказы, ни та мера ответственности, которую человек, осознавая, что он делает, в дальнейшем понесет. Я считаю, что каждый должен получить в меру своих заслуг чтобы общество поняло, почему так поступать нельзя. И это должно освещаться публично, об этом должна идти дискуссия. Люди разные, и их поступки разные. Многие поступки продиктованы откровенным страхом. Но в большинстве своем, как я наблюдал, это не страх не исполнить приказ. Это скорее удовлетворение собственного эго.

Читайте также: «Уровень репрессий высок». Правозащитники подсчитали, сколько беларусов осудили за протесты после выборов 2020 года

 

Человек не может болеть всю жизнь

Тебе грустно, что 20-й год забывается?

Артем Задруцкий: Он не забывается, он трансформируется в людях совершенно в какую-то другую историю. Просто пик солидарности и пик взаимной боли, наверное, прошел. И многие процессы, которые происходят в рамках помощи тем людям, которые выехали, пострадали, до сих пор не полностью отлажены… Человек не может всю жизнь болеть, не может всю жизнь переживать. Это постоянная травма, от которой рано или поздно человеку хочется отказаться и абстрагироваться. Человеку хочется радоваться, хочется испытывать и хорошие эмоции. А хороших эмоций не так много. И многие люди абстрагируются, замыкаются на себе или замыкаются на том, что нужно, во-первых, продолжать жить, а во-вторых, нужно продолжать развиваться для того, чтобы выжить в новой атмосфере, в эмиграции.

Ты полгода как на свободе. Часто радуешься?

Артем Задруцкий: Да, стараюсь максимально радоваться: радоваться за тех, кто вышел, оказывать какую-то поддержку, чаще улыбаться, радоваться каким-то маленьким мелочам, которые происходят. Не знаю: солнце выглянуло — уже хорошо.

Придумал, чем будешь заниматься? 

Артем Задруцкий: Я не терял навыков. В 2019 году по-тихонечку начал переформатироваться — пошел учиться. Прошел курс 2D-анимации и сейчас совершенствую навыки, которые у меня были в этой сфере. Хотелось бы вернуться и в звукорежиссуру, потому что мне нравится музыкальная деятельность, нравится участвовать в концертах — мне вообще, в принципе, все это очень близко. Но при этом нужно себя чем-то обеспечивать и кормить. И я надеюсь, что дальше буду учиться 2D- анимации и вырасту в этом как профессионал.

Ты находишься в Польше на стадии легализации…

Артем Задруцкий: Сейчас среднестатистическое вынесение решения по международной защите занимает от 6 до 9 месяцев. После 6 месяцев ты можешь получить разрешение на работу. Я еще его не получил, но уже подался. И только после получения документа я смогу начать работать. К сожалению, так складываются обстоятельства, хоть не единожды происходили встречи с министерствами разных стран и им объясняли, что люди, которые выходят из тюрем, хотят работать сразу. Но, к сожалению, в Польше процедура построена таким образом, что ты не можешь работать без действующей визы. А визы среднестатистически при эвакуации в основном даются на три месяца. Ты попадаешь в ловушку, когда еще не устроился на работу и у тебя есть действующая виза. А когда она заканчивается, ты находишь работу, но не имеешь права легально работать без разрешения. И находишься вот в этом подвешенном состоянии. Спасибо фондам, которые помогают это пережить.

 

Стоять на паперти

Чего еще не хватает политзаключенным в эмиграции для нормального становления на ноги? 

Артем Задруцкий: Главные проблемы — это жилье для людей и возможность хотя бы двухмесячного, полугодового пребывания в шелтерах в рамках программ. Идеально сделать какое-то большое, вменяемое здание, общежитие, где люди могли бы пережить вот этот период, пока у них нет возможности выйти на работу. Слышал, что закрываются многие программы по поддержке шелтеров. Я этого не понимаю, потому что шелтер — это очень важная штука. Когда ты приезжаешь — можешь пожить в шелтере и хотя бы месяц выдыхать. У тебя нет затрат на жилье. Объективно, цены на аренду очень большие.

Второй момент — это медицинская помощь. Я тоже знаю, что многие программы постепенно начинают сворачиваться, и тоже не понимаю, почему. Я понимаю, что финансирование не может быть бесконечным, и людей поддерживать бесконечно нельзя, потому что нельзя все время болеть если процессы не меняются и ничего не происходит.

Читайте также: СК грозит участникам акций за рубежом: уголовные дела и конфискация имущества

Было бы здорово сделать какие-то стипендии, минимальные пенсии для политзаключеннных. Потому что некоторые люди переезжают сюда в почтенном возрасте, старше шестидесяти. У многих в Беларуси была маленькая дача или маленькая квартирка, и то ее уже конфисковали и забрали. И человек приезжает и не знает, что делать. Хорошо, если у кого-то есть родные, которые поддержат. А у кого-то их нет… Хорошо, что поддерживают фонды и организации, спасибо им за это. Но не все делают персональные сборы и не все берут эту помощь. Никто этого не понимает, и фонды тоже этого не понимают, что когда человек, прошедший тюрьму, открывает персональный сбор, ему кажется, что он побирается. Это как на паперти стоять. Вот, допустим, у меня в Беларуси ничего не осталось:  разрушеена семья, нет имущества — ничего нет. И я прекрасно понимаю, что начинаю жить с нуля. Но обратившись на BySol я испытываю стыд и достаточно серьезную психологическую нагрузку. Нет такого понимания, что вот, чувак, ты вышел, мы с тобой связались, нашли контакты и верифицировали, и предлагаем такой-то пакет помощи — чтобы это не выглядело так, как будто ты побираешься на паперти. А у многих есть именно такое ощущение.

За решеткой люди ждут освобождения? 

Артем Задруцкий: Да, это такая большая-большая-большая надежда, которая частенько эксплуатируется администрацией тюрем. Я видел, как у людей случались психологические срывы. Они думали, ждали, что хотя бы как-то срежут кусочек их срока, хотя бы как-то, на пару месяцев они выйдут раньше. Для многих это важно. У многих этих месяцев просто нет: кто-то болеет, у кого-то кто-то слаб и стар. Легко говорить, когда тебе 20 лет и у тебя впереди еще 50. Или 60. А для них важен каждый день.

Читайте также: «Смотрю, а ноги — красного цвета». История брестчанина Дмитрия Некрасова, который отсидел 3 года за участие в протестах

 

Остаться человеком

Многие подписывают прошение о помиловании?

Артем Задруцкий: Это частный выбор каждого из политических заключенных. Никто не осудит. Вообще. Никто не осудит. Все прекрасно понимают, что, находясь в заложниках, ты выбираешь стратегию действия сам. Признавать вину или не признавать. Писать прошение о помиловании или не писать. Иногда может быть такой уровень давления, что ты уже готов подписать что угодно. Здесь многие не представляют, что такое пытки холодом, ШИЗО, когда тебя избивают постоянно. Но при этом никто об этом не говорит, это остается внутри лагеря.

Ты бы подписал, если бы тебе предложили?

Артем Задруцкий: Вряд ли. Мне, наверное, это не свойственно. Но родные бы просили, конечно. Я уверен, многие сдаются под моральным давлением родных. А еще плюс к этому на тебя могут давить сверху. Лишать посылок, передач — всего. Но есть люди, которые остаются сильными и не поддаются этому давлению.

У каждого своя история. Каждый принимает решение сам и в свое время — тогда, когда понимает, что психологически или физически не может больше терпеть.

Ты легко адаптировался к жизни на свободе и в эмиграции?

Артем Задруцкий: Нет. Я еще прохожу через эти периоды. Периоды разные — от эйфории до депрессии. Такие волны. Не могу сказать, в каком я сейчас периоде. Потому что каждый день приносит что-то новое.

Что ты понял о себе за эти три года за решеткой?

Артем Задруцкий: Что я остался человеком. Это самое главное. Я старался остаться человеком. Я хочу, чтобы в общественном сознании было понимание, что каждый человек достоин лучшего. Мы стремимся всегда к чему-то лучшему. Только есть такое понятие, что мы стремимся к чему-то лучшему в каком-то собственном эгоистическом плане. Либо наоборот к чему-то общественному лучшему. Не знаю, это не романтическая какая-то такая штука. Наверное, с какой-то долей прагматизма своего личного подхода я хочу сам стать лучшим человеком. Большим человеком. Более человечным человеком. Но при этом чтобы общество тоже развивалось и не деградировало.

 

Комментарий Светланы Головневой — юристки правозащитного центра “Весна”

Артем рассказывает про воспаление, которое не было вылечено и привело к потере слуха. Тут явно не была оказана своевременно медицинская помощь. Чего, конечно же не должно быть даже в самых строгих условиях содержания заключенного: суть уголовного наказания в виде лишения свободы — во временной изоляции от общества человека, совершившего опасное преступление, и, в идеале, его исправления. Но никак не в создании жестких условий содержания, в которых человек страдает и получает хронические болезни.

Мы, к сожалению, ограничены в получении информации о качестве оказания медицинской помощи в пенитенциарных учреждениях. Особенно это касается не политических заключенных, которые тоже часто сталкиваются с давлением и дискриминационным обращением. Из того что нам известно, для следственных изоляторов и исправительных учреждений в целом характерно отсутствие качественной медицинской помощи и в некритических ситуациях — отказ от оказания помощи. В отношении политзаключенных мы часто узнаем, что необходимое лечение предоставили, но с большой задержкой — тут сложно однозначно сказать насколько такая практика распространяется на “неполитических”.

Я думаю, что любой из приведенных примеров нарушений права на здоровье может коснуться любого заключенного, потому что проблема не только в дискриминационном отношении к политическим заключенным, но и в негуманности и неэффективности всей пенитенциарной системы Беларуси.

Получение качественной и своевременной медицинской помощи — право каждого задержанного и заключенного. Намеренное неоказание качественной и своевременной медицинской помощи можно расценивать как дополнительное незаконное наказание человека. Как уже отмечали эксперты ООН в отношении других политзаключенных, непредоставление государством медицинской помощи и ухода в пенитенциарных учреждениях, который требуется исходя из состояния заключенного, является нарушением права на гуманное обращение, а отказ в госпитализации заключенного в критическом состоянии — жестоким обращением и пытками.

Мы видим, что очень много людей, прошедших через СИЗО, тюрьмы и колонии, выходят с большими проблемами со здоровьем. К сожалению, когда человек оказывается в колонии, часто родственникам очень сложно получить хоть какую-то вменяемую информацию про его здоровье, и, соответственно, поспособствовать тому, чтобы человеку начали оказывать медицинскую помощь. А поспособствовать этому вполне реально даже в текущих условиях, если родственник уполномочен получать такую информацию и если родственник может в запросе к администрации колонии четко сформулировать, какой диагноз заключенного и какая медицинская помощь полагается в связи с таким диагнозом. Поэтому очень важно, если ваш родственник задержан по уголовному делу, еще на этапе следствия, пока с задержанным работает адвокат, получить разрешение от задержанного на получение медицинской информации о нем.

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш Telegram-бот. Это анонимно и быстро

Подпишитесь на наши новости в Google