Алексиевич: «Если бы мы десять лет пожили среди тех людей, какими были на маршах, это была бы другая страна»

«Я думаю, что нация не формируется за два дня августа, какими бы кровавыми они ни были. Это выплыло из подсознания — и флаг, и «Жыве Беларусь», и эти прекрасные люди, — рассказывает заблокированной радиостанции белорусская писательница, лауреат Нобелевской премии Светлана Алексиевич. — Я помню это ощущение на марше — столько красивых женщин в белом с цветами. Действительно, все люди шли на праздник». 

Сейчас звучат голоса, что нужно было действовать решительно, говорит писательница. Но, если вспомнить события, — никто на это не настраивался, все в первую очередь «обрадовались друг другу». Обрадовались, что столько есть единомышленников с тлеющей внутри мечтой. 

«Нельзя сказать, что всё это началось именно 9 августа. Это было бы слишком неглубоко».

Читайте также: «Власти недооценили последствия, которые нес интернет». Мы наблюдаем борьбу «квазимонархии» и цифрового сознания? 

В 2020 году белорусов охватило чувство единения, солидарности и поддержки. Люди сплотились. Почему все предыдущие годы такого не было?

«Мы действительно опоздавшая нация, нравится это кому-то или нет. Мы очень много потеряли времени, много потеряли лучших людей. За эти 30 лет люди стали ездить, стали видеть мир. Люди стали думать: «А кто я?» 

Каждый из нас — накопление общей коллективной памяти, считает писательница. В конце концов это выстрелило. Алексиевич вспоминает флаг, который несли взрослые и дети.

Это обнаружилось, проявилось сейчас. Это как фотопленка — там уже существуют все портреты, но надо это положить в какой-то раствор, и тогда проявится то, что на этой плёнке. Мне кажется, это произошло в те дни и происходит сейчас.

«Совпало две катастрофы» 

Чернобыльская трагедия черным пятном легла на Беларусь. Эхо Чернобыля до сих пор отзывается онкологическими заболеваниями и неблагоприятной экологической обстановкой. При этом можно сказать, что об ужасах радиационной катастрофы белорусы не говорили так массово, как о нынешней пандемии коронавируса. С чем это связано?

«Чернобыль — это была та вещь, которую мы не осознали. Это свели или к политической проблеме, или к медицинской. Да, был всплеск «Чернобыльских шляхов» несколько первых лет. А люди были в растерянности. Тут совпало две катастрофы — «космическая» и социальная, когда ушел «социалистический материк». И социальная настолько придавила людей, что «космическую» катастрофу они не осмыслили.

Что касается ковида, то имейте в виду, что мы сейчас живем в открытом мире. Вы заходите в интернет и узнаете, что такое ковид. Это то, чего мы не имели тогда, когда случился Чернобыль. И еще главное, что произошло за это время, — появилась ценность человеческой жизни. 

Люди не хотят идти умирать на войну. Заметьте, не хотят умирать даже во время революции — мы искали другие формы противостояния. 

Человек стал дороже для самого себя, сегодня мы имеем дело с другим человеком».

«Чистое зло власти» 

Насилие в отношении несогласных, непрекращающиеся «суды» и крах правовой системы в Беларуси не оставляют надежды на защиту от действий нынешнего государства. Как сознательному белорусу не раствориться в «репрессивном пузыре»?

«Я думаю, что на сегодняшний момент в нашем белорусском обществе человек остался гол. Он абсолютно одинок и может рассчитывать только на самого себя, на независимые каналы, которые еще пытаются что-то сказать, на книги, которые еще выходят. Почему Лукашенко так бесчинствует? Потому что в этом пространстве он чувствует себя хозяином жизни. Он изучил слабость человеческой природы, изучил «крестьянскую психологию», поскольку он сам оттуда. Я бы сказала, что это чистое зло власти, которая существует сама для себя».

Читайте также: Светлана Алексиевич: «Я думаю, что белорусы сегодня не хотят президента, они хотят парламентскую республику»

«Я ничего не смог сделать ни для детей, ни для внуков» 

Ничто не вечно, в том числе режим и его репрессии. Как долго Беларусь будет справляться с последствиями авторитаризма, сделает ли выводы из прошлого?

«Самое страшное будет вылезть из-под этой травмы. Тысячи избитых людей, сотни искалечены. Униженная нация — это глубокая историческая травма».

Писательница приводит пример: однажды на протестном «Марше пенсионеров» у одного старика спросили: «Почему вы пришли?» А он говорит: «Мы оставляем страну, за которую мне стыдно. Я ничего не смог сделать ни для детей, ни для внуков. Я хочу хотя бы сейчас пойти и сказать своё слово. Сейчас, когда понял, что мы неправильно жили, так не надо жить».

Писательница высказывает надежду, что белорусы сделают много выводов, хотя, возможно, не в этом поколении, которое разделено на полюса. Но, по ее мнению, та ситуация, которая у нас сегодня, — вряд ли надолго.

«Очевидно, что сами мы с этим не справимся. Нам нужна международная помощь, солидарность. Мы слишком маленький народ, слишком много страха накоплено генетически. 

Если бы мы хотя бы десять лет пожили среди тех людей, которыми мы были на маршах, это была бы совершенно другая страна, которую так быстро в стойло не загнали бы.

Нам, к сожалению, не на что опереться. А если и есть на что, то оно где-то запрятано в архивах, в книгах, которые народ не читает. 30 лет мы этого не делали, большинство людей жило — и их это не занимало. Поэтому всему надо время, всему надо учиться».