Бывший политзаключенный Сергей Коршун: «Выйдя на свободу, мы видим безразличие»

Сергей Коршун — минчанин, 45 лет. После разгона площади 2010 года ушел из милиции, занялся торговлей. В июле 20-го его задержали за администрирование тг-канала “Армия с народом”. Осуждён на 4,5 года колонии усиленнного режима. За решеткой придумал, как передавать письма на волю, избегая цензора. Сейчас ему нужна наша помощь.

 

Почтовые голуби

В тюрьме вы придумали доставку писем политзаключенных домой, обходя цензора и администрацию. Как это получилось?

Сергей Коршун: Мне помогли книги Солженицина и Шаламова. Когда они этапом ехали на север, а этапы длились месяцами, им хотелось, чтобы родные знали, что они живы. Знали, куда они едут и как у них дела. Они находили небольшой карандаш, кусочек бумаги и писали на нем маленькое послание. А потом бросали в щелку вагона в надежде, что обходчик, который будет проходить вдоль железной дороги и осматривать полотно, найдет это послание и отправит по указанному адресу.

Я подумал: почему бы не попробовать?! Мы работали в цехе деревообработки, и продукция, которую мы выпускали, выезжала за пределы лагеря. Я попробовал сделать то же самое в надежде, что кто-то найдет письмо, бросит его в почтовый ящик, и оно дойдет до адресата. Так и получалось. Я был очень рад. Но потом что-то не заладилось.

Вас вычислили?

Сергей Коршун:  Да, и из-за этого я оказался в ШИЗО.

Читайте также: Политзаключенная Дарья Афанасьева: То, что происходит в женской колонии — фемицид

 

Тюрьма в тюрьме

Вы провели в ШИЗО около 40 суток. Как получалось держаться в этой ситуации?

Сергей Коршун: Понимаете, допустим, тебе дали 10 суток и ты на них настраиваешься. Ну, да, один, но ты морально к этому готов. Но потом, когда тебе дают еще 10, понимаешь, что-то не так. Потом, когда дают еще 10, попадаешь в неизвестность. То есть ты полностью исключен из мира и не знаешь, где эта граница. Психологически это очень тяжело. Холод пережить можно — ты человек, ты мужчина, ты все сможешь. Но угнетала неизвестность — когда это закончится.

Читайте также: Политзаключенный Артем Задруцкий: расстреливать необязательно — можно просто не лечить

Уже потом, спустя какое-то время, читая “Архипелаг ГУЛАГ”, я наткнулся на описание штрафного изолятора. Это был доклад Абакумова Сталину. Речь о второй половине 1930-х. ШИЗО — его детище. Он описывает прикрученную кровать, которая должна днем убираться, прикрученную табуретку, прикрученный стол, отсутствие отопления, дикое питание…

Получается, что спустя время поменялась только обертка от конфет. А сама начинка, сама конфета, как была в 1937 году, так и осталась до сих пор. Страшно, что в 21 веке в центре Европы происходит такое, чего не должно быть априори. Я тогда придумал четверостишье:

Внутри тюрьмы еще одна тюрьма.

Звучит нелепо как-то и смешно.

Увы, ребята, жизнь сегодня такова,

и это место называется ШИЗО.

Если заключенные, берем даже не политических, а обычных, попадают в ШИЗО, значит это недоработка администрации лагеря. Это она допускает, что люди совершает правонарушения. Значит не работают принципы перевоспитания. Ведь человек уже наказан, наказан судом. Он несет свое наказание в виде лишения свободы. Как можно лишать свободы в местах лишения свободы? Парадокс.

 

Застряли в 2020-м

Вы попали в тюрьму до августа 20-го года. Жалеете, что не были свидетелем тех радостных и трагических событий?

Сергей Коршун: Да. Я все посмотрел на ютубе. Видел марши, шествия, настроения, видел трагические ситуации, которые происходили уже после 9-го числа… Иногда анализирую: а как бы я поступил тогда? Что бы делал, какая была бы моя роль? Пока трудно себя перестроить на нынешние рельсы. Потому что мы — те, кто был задержан первым, скажем, мастодонты, — мы застряли еще там. Мы не видели всего, и эта эйфория, которая тогда жила в нас, она живет до сих пор.

Вы считаете, что беларусы не проиграли в 2020-м? 

Сергей Коршун: Я не то что, считаю. Я в этом больше чем уверен. Я уверен, что в самое ближайшее время будет грандиозный концерт на Стеле. Будут прямые включения с крупными городами, где тоже будут проходить праздничные мероприятия уже в свободной Беларуси. Как мне писали девчонки в письмах, пасту в тюбик уже не затолкаешь. Можно посадить 90% страны, но от этого все равно уже ничего не изменится. Все, маятник запустился.

В середине десятых вы работали в силовых органах. Как думаете, поход против системы повлиял на ваш приговор? 

Сергей Коршун: Изначально у меня была статья 342. До конца августа я был уверен, что пройдет еще пара-тройка дней, и мы все будем на свободе. Думал, что режим поймет, что с людьми надо договариваться…

Когда в январе мою статью переквалифицировали на 293, я был в шоке. Это разные сроки: там было до трех лет, а тут уже до семи. Было очень трудно себя перестроить. Нет, я не думал, что это какая-то месть, потому что, я уверен, что и сейчас среди силовиков есть умные, образованные ребята, которых система пока еще не переломала.

Читайте также: Политзаключенный Дмитрий Некрасов: Повезло, что попал в колонию молодым

Вы администрировали канал “Армия с народом”. Разочаровались в идее после того, как армия не перешла на сторону народа?

Сергей Коршун: На тот момент в канале было очень много ребят — бывших, действующих. Я и сейчас уверен, что их мысли остались прежними. Почему армия не присодинилась? Не знаю. У нас была четкая установка — никакой силы, никаких противостояний с силовиками и военными. Это была установка всех демократических сил. Мы хотели показать всему миру, что для перемен необязательны силовые методы.

Я порой моделировал, как бы оно могло произойти. Пролились бы реки крови. С обеих сторон. А жизнь – она одна. Это тонкая грань… Мы беларусы очень добрые, доверчивые. Мы верим в справедливость и любовь и сильно боимся, когда нас предают. Поэтому мы показали всему миру важность слова. Я верю, что сила слова гораздо сильнее, чем сила пули. Надо искать компромиссы.

Как выглядит колония усиленного режима для политзаключенных? 

Сергей Коршун: Я сидел в исправительной колонии №3. Она для бывших силовиков, иностранцев, и, как говорят в народе, блатных коррупционеров, которые занимали высокие посты.

Возможно потому, что мы были одними из первых политзаключеннных, администрация еще не совсем понимала что с нами делать. Все происходило так, как, наверное, прописано в правилах внутреннего распорядка и в уголовно-исполнительном кодексе. Причем было понятно, что эти два нормативных документа не менялись с годов 70-х.

Да, нас проверяли по несколько раз в день. Проверяли личные вещи. И это всегда поражало — что вы хотите найти в моих личных вещах? Что я могу там такого спрятать? Когда я попадаю в лагерь, вы делаете полный досмотр, вы меня уже досмотрели. Нет. Ты должен вести опись своих личных вещей. Для чего? Допустим, у парня пропали трусы — кто-то будет их искать? Нет. Но это сделано для того, чтобы иметь механизм воздействия на осужденного, чтобы повесить ему очередное нарушение.

Читайте также: Следите за руками: Белстат манипулирует цифрами, скрывая реальное сокращение рабочих кадров

Чего вы больше всего боялись в колонии? 

Сергей Коршун: Наверное, потерять веру и надежду. Я и сейчас этого боюсь…

Что ничего не изменится?

Сергей Коршун: Да. Я видел многих ребят, которые говорят, что уже все, ничего уже не произойдет… Там у меня была книга. Я сюда ее привез, это теперь моя настольная книга — “Секрет” Ронды Берн. Я ее перечитывал, наверное, раз шесть. Она о том, что если мы будем думать, что ничего не произойдет, то действительно ничего не произойдет. То есть, что человек посылает во Вселенную, то и происходит. А если мы будем думать о том, что все поменяется, и будем искренне этого хотеть — так и случится.

 

Страх свободы

В сборе на BySol вы написали, что вышли из колонии с сильно расшатанной нервной системой. В чём это проявляется?

Сергей Коршун: Это проявляется в нескольких аспектах. Еще находясь в Беларуси я выходил на улицу и боялся. Боялся этих микроавтобусов с тонированными стеклами. Смотрел на людей и не понимал, кто они. Сказалось долгое отсутствие человеческого общения. В лагере ты привыкаешь к замкнутому пространству, ограниченному контингенту, там тебе всё понятно. А на свободе всё по-другому, и это страшно.

Первое время и здесь, в Варшаве, я боялся машин с сиренами. Сейчас по-тихоньку прихожу в себя. Помогает поддержка ребят, мероприятия.

Главная задача — это все-таки найти работу, потому что работа отвлекает. Для того, чтобы найти работу, нужно выучить язык. То есть тут все взаимосвязано. Поэтому сейчас думаю в этом направлении.

Читайте также: «Кіберпартызаны»: Адзінае, што можна зрабіць у гэтым выпадку, — гэта з’язджаць

 

Выброшен на обочину

С какими трудностями сталкиваются политзаключённые в эмиграции?

Сергей Коршун: На первоначальном этапе, когда приезжает человек, его нельзя оставлять одного. А в большинстве случаев ему кто-то сбрасывает какую-то ссылку и по ней надо куда-то перейти. Через две недели у человека кружится голова. Он не может понять, куда ему идти. Ему говорят: “Иди, делай песель”. А человек не знает языка…

Неужели за четыре с половиной года нельзя было выстроить так называемое “Одно окно”? Организаций много, и каждая тянет одеяло на себя. Для чего вас столько? Вас столько не надо. Неужели нельзя выделить людей, которые бы действительно помогали политзаключенным? Не на волонтёрских началах, а за зарплату?

То же самое по жилью. С начала войны украинцы умудрились открыть в Варшаве как минимум четыре хостела для своих ребят. Может быть, там не совсем комфортные условия, но как-никак там можно жить. В шелтерах для беларусов можно пожить 2 месяца, а потом ты должен найти жилье и съехать. Что такое 2 месяца для человека, который ничего не понимает, не знает языка, не знает законодательства и не имеет работы? Что ему делать?

Недавно были разборки по поводу 30 миллионов для демсил, когда оказалось, что часть денег пошло на развитие беларуского бизнеса. Развитие бизнеса — это хорошо, я согласен, но где места для беларусов? Где места для политзаключенных? Если вы кинули деньги в развитие бизнеса, значит, у кого-то есть своя пилорама, кто-то делает плитку, кто-то окна, у кого-то есть автосервис. То есть вот куда надо вложить деньги, чтобы эти заведения расширялись и давали места беларусам. Но с работой сложно.

Читайте также: Договор с Россией о гарантиях безопасности: что он значит для Беларуси, беларусов и Лукашенко

На сегодня я единственный здесь, кто отсидел дольше всех. Ребята, у которых больший срок, пока еще не выходили. Но скоро начнут выходить те, кому дали 5-6 лет. И у них с психикой еще похлеще, чем у меня. Они же в лагере искренне верят, что борьба продолжается, что никто не забыт, ничто не забыто. А выйдя, мы видим безразличие. Ты как будто выброшен на обочину…

Как-то мне парень в лагере сказал: “Сережа, там уже все без нас. Мы уже свое дело сделали”. Боюсь, что в чем-то правы пропагандисты, говоря, что пока люди сидят, кому-то это выгодно.

Мы хотим, чтобы Беларуская диаспора предствляла собой действительно сообщество, а не какие-то разрозненные организации, которые под прикрытием высоких материй рассказывают о том, что всё будет хорошо.

Хорошо должно быть сейчас и уже, а не скоро и когда-то.

Скучаете по дому? 

Сергей Коршун: Да. Но стараюсь эту мысль от себя отгонять, потому что она очень болезненная. То есть пытаешься ее потушить в себе, потому что, как только думаешь о доме… Вспоминаю песню Талькова “Чистые пруды”, что у каждого из нас на свете есть места, куда хотелось бы вернуться.

Вернётесь домой, когда появится такая возможность?

Сергей Коршун: Да. Я в это верю.

 

Пытанні рэабілітацыі і суправаджэння былых палітвязняў павінны быць у прыярытэце

Каментар Святланы Галаўнёвай  — юрысткі праваабаарончага цэнтру “Вясна”.

У тым, што распавядае Сяргей, я чую запыт на “Адно акно” дапамогі палітвзяням, а таксама на персаналізаванае суправаджэнне былых палітвязняў падчас легалізацыі ў бяспечнай краіне.

Я думаю, гэта вечнае пытанне — цэнтралізацыя ці дэнцэнтралізацыя. У “Вясне” мы часта прытрымліваемся другога падыходу, хоць ён можа быць і менш зручным, але часта аказваецца больш бяспечным. Дапамогай палітвязням і былым палітвязням займаюцца розныя арганізацыі і ініцыятывы. Адзін чалавек можа больш давяраць і адчуваць сябе камфортна з аднымі, іншы — з іншымі. Але мы ўсе імкнемся працаваць разам, у цесным кантакце.

Сістэма «Адно акно» можа працаваць, калі ўсе яе часткі маюць доступу да ўсёй інфармацыі. Такое проста наладзіць дзяржаўным органам, але складаней для асобных арганізацый і ініцыятыў, тым больш калі інфармацыя вельмі ўразлівая. Але, калі “Вясна” не можа аказаць нейкай дапамогі, мы заўсёды імкнемся падказаць, дзе гэтую дапамогу можна атрымаць. Таму наш Telegram-чат ViasnaSOS працуе так: сыходзячы ад запыту, вас перанакіроўваюць да профільнага спецыяліста “Вясны” ці да профільнай арганізацыі.

Працэс легалізацыі ў новай краіне з усёй сваёй бюракратыяй і так стрэсавы, а для чалавека, які толькі вызваліўся з-за кратаў, можа быць яшчэ больш фрустраваным.

З няволі ўжо выйшлі больш за 2500 палітвязняў. Таму, вядома, пытанні іх рэабілітацыі і суправаджэння павінны быць у прыярытэце і патрабуюць больш сістэмнага падыходу.