Политзаключенный по «хороводному делу»: «В СИЗО постоянно говорят, что мы теперь позор для своих семей»

В Бресте продолжаются суды по так называемому «хороводному делу». Речь о событиях 13 сентября прошлого года, когда масштабная акция протеста закончилась песнями и танцами на перекрестке двух бульваров и проспекта Машерова и последующим разгоном протестующих водометом. После этого Следственный комитет возбудил уголовное дело по ч. 1 ст. 342 Уголовного кодекса.

По этому делу уже осуждено 57 человек. 3 июня вынесли приговор пятой партии обвиняемых, три человека из 13 до вынесения приговора находились в СИЗО. Среди них был Родион Медушевский, который получил полтора года «домашней химии» и вышел из СИЗО, в котором провел два с половиной месяца. Лишенный регистрации правозащитный центр «Весна» поговорил с 23-летним парнем о его преследовании по «делу хороводов», сокамерниках и условиях содержания в СИЗО-7, о солидарности и давлении, о желтых и красных метках политзаключенных.

«Меня не били»

— Я узнал про возбуждение уголовного дела, когда ко мне домой приехали из уголовного розыска. Два человека постучались, показали удостоверение и сказали, что приехали за мной. Мне сообщили, что я был «где-то там, где мне быть не стоило». Я оделся и меня повезли в Московский РОВД Бреста. Там мне показали мои фотографии с хоровода и, помимо нашей беседы с человеком, который сидел в кабинете, к нам заходили другие сотрудники и, не разобравшись в том, кто я и по какому здесь вопросу, начали делиться своими соображениями по поводу того, как стоило бы поступить со всеми протестующими… В общем, разговор с ними оставил у меня яркие впечатления, но так как любая нелестная информация о сотрудниках силовых структур или правоохранительных органов может быть использована для возбуждения уголовного дела против меня, то мне сказать особо и нечего. Скажу только, что меня не били.

«Чтобы не наговорить лишнего»

— Потом меня повезли в Следственный комитет и постоянно намекали, что, если не буду давать показания, то меня посадят в ИВС. Следователь в двух словах объяснил расклад и позвал другого следователя. Он спросил меня, что произошло и что я делал на этих фото и видео [события 13 сентября в Бресте]. Я кратко рассказал. Потом он спросил, нужен ли мне адвокат для дачи показаний. Я сказал, что нужен, и мне вызвали адвоката. Адвокат сказал, что я могу вообще ничего не говорить, но меня могут посадить на трое суток, если я не стану давать показания. Я подумал, что иногда стоит пойти на такие жертвы, чтобы не наговорить лишнего. Я решил не давать показания и заявил, что не признаю вину. И меня просто отпустили домой, дав подписать подписку о невыезде. После этого я два месяца ходил под подпиской на свободе.

«Я был уверен, что меня не задержат, но на всякий случай взял зубную щетку»

— Где-то 13 марта мне позвонил следователь и сказал, чтобы 16 марта к двум часам дня я подъехал к нему. Я спросил, в чем дело, но он меня заверил, что просто нужно поговорить и еще разок допросят меня. Я знал, что второй допрос будет при предъявлении обвинения, поэтому я понял, что меня переведут из статуса подозреваемого в статус обвиняемого. Еще я знал, что в СИЗО сидит Данил Чемоданов из третей «десятки», но думал, что он там сидит как гражданин России, и что его посадили, чтобы он не сбежал. Я был уверен, что меня не задержат, но на всякий случай взял зубную щетку.

В автозаке нам включили песню «Саня останется с нами»

— Я приехал, у меня забрали паспорт и упаковали. Затем выставили обвинение и дали документ о смене меры пресечения на заключение под стражу. Спросили буду ли я давать показания и признаю ли я вину, я сказал, что нет и нет. Где-то час я провел в кабинете следователя, потом пришел конвой, одели на меня наручники и повели в автозак, где я еще где-то час просидел, пока они ждали еще одного «хороводника» Александра Храпко. Где-то через час его привели, он сел в соседний «стакан» в автозаке и нас повезли в СИЗО. При этом, нам включили песню «Саня останется с нами».

«Если сесть на корточки рядом с окном, можно увидеть кусочек неба»

— В одной камере СИЗО сразу нас было девять человек, потом меня перевели в другую, где нас было шесть, а потом меня снова перевели и нас стало семь. Условия были разные — в зависимости от камеры. Я только три недели провел в камере, где есть окно и солнечный свет. Остальное время меня удерживали в подвале, где солнца вообще не видел. Во время прогулок видел его только через решетку. На прогулке был где-то по 15-30 минут в день. Я сидел в двух подвальных камерах. В одной из них, если сесть на корточки рядом с окном, которое упирается в стену какого-то коридора, то можно увидеть кусочек неба и узнать, какая погода и светло ли на улице. А в другой [камере] тоже можно было подойти в плотную к такому же окну, присесть пониже и увидеть совсем маленький кусочек неба.

Подъем у нас был в 6 утра под громкий гимн Беларуси, а отбой — в 22.00. В каждой камере есть лавочки и стол. Сидеть можно только на лавочке, на наре сидеть нельзя.

«Склонный к экстремистской и иной деструктивной деятельности»

— Всех, кто сидит по политической статье, помечали желтой табличкой на наре с надписью «склонный к экстремистской и иной деструктивной деятельности». Эта табличка представляет собой просто прямоугольную досочку с наклеенной надписью на желтом фоне. Все эти люди сидят либо по статье 293, либо по 342 Уголовного кодекса. Каждый раз при утренних и вечерних обходах корпусного [сотрудника СИЗО] мы должны были ему, а главное себе, повторять «склонный к экстремистской и иной деструктивной деятельности». Лично я это считаю оскорблением. Со слов сотрудника СИЗО, этот профучет мотивирован исключительно статьей.

Красной табличкой помечали всех пинских [фигурантов уголовного дела за массовые беспорядки в Пинске], насколько я знаю. Я сидел с одним парнем из Пинска — Сергеем Леженко. У него была не желтая, а красная табличка, что означает «склонен к нападению на администрацию и захвату заложников» или как-то так. Те, кто с красной табличкой, ходят на прогулку всегда в наручниках. Также им надевают наручники перед обходом.

«Ну педофил ведь не сделал ничего плохого государству».

— Отношение ко мне было разным у разных людей, которые там работают. Одни понимают, что это откровенный цирк, и что почти всем политическим тут вообще не место, а другие считали нас «дурачками и фанатами Тихановской».

Один сокамерник спросил у сотрудника СИЗО, почему педофил сидит в хорошей камере с окном, а мы сидим в подвале, на что он ответил, что «ну педофил ведь не сделал ничего плохого государству».

Читайте также: «Все было очень красиво, в небольшой комнате с иконами»: в стенах брестского СИЗО родилась еще одна семья (ФОТО, ВИДЕО)

«Такое ощущение, что половина людей в СИЗО — это политические»

— Сидел в основном с политическими. Такое ощущение, что половина людей в СИЗО — это политические. Я сидел с ребятами, которые проходят по «политическим» статьям: Данилом Чемодановым, Виктором Пантелеевым, Мареком Серадзе, Сергеем Леженко, Вадимом Чепелевичем, Артуром Амировым, Константином Свидоновичем, Дмитрием Буневичем, Марком Антоновым, Львом Телипко, Максимом Зиневичем, Симоном Канцевичем, Ильей Мигно, Яковом Шафаренко. Это только политические.

«Моей ложкой была большая черная расческа»

— Ребята в камере часто рисовали. Некоторые просили меня рисовать портреты их жен, потому что я закончил художественную школу и умею кое-как рисовать портреты. Ну я и рисовал, потому что делать было нечего. А они отправляли эти портреты вместе с письмами в конвертах. За это мне заказывали в местном магазине угощения.

Вилки и ложки нам давали только на время приема пищи. В остальное время все пользовались чем попало. Кто-то делал ложки из плавленой шариковой ручки (уже без стержня), а моей ложкой была большая черная расческа, которую мне отправили передачкой родные в первую неделю. Ей мне так и не довелось попользоваться по назначению. Я решил состричь свои длинные волосы во избежание возможных недоразумений со стороны некоторых сокамерников и сотрудников СИЗО.

«Видел людей, которые прочитали в СИЗО по 60-70 книг»

— В СИЗО есть библиотека. Туда мы писали заявления на определенные книги или книги определенных авторов. Но сами заключенные к библиотеке прямого доступа, разумеется, не имеют. Можно только заказывать книги через заявления. Лично я прочитал штук девять разных книг в СИЗО, но видел людей, которые прочитали по 60-70 книг пока сидят там.

Столовой в СИЗО тоже нет. Нам просто в определенное время просовывают еду через «кормушку» (окошко в дверях), а после еды мы просто сдаем посуду обратно. Никуда выходить из камеры нельзя, только на прогулку под надзором сотрудника СИЗО. Когда тебя куда-то вызывают, например, к врачу, адвокату, то тоже под надзором сотрудника, вернее, под конвоем, но без наручников в моем случае.

«Целую минуту вся прокуренная камера проветривалась»

— На утреннем и вечернем обходах дежурный по камере должен назвать количество людей в камере, номер камеры, свое имя фамилию отчество, год рождения и статью. То же самое, только еще и назвать то, что стоишь на учете, должны по очереди говорить все, кто состоит на профучете. Но профучеников в СИЗО так много, что от нас требовалось только сказать: «Медушевский, 342 статья, склонен к экстремизму». Но на подвале мы старались растянуть этот момент, потому что во время обхода открывается дверь и к нам заходит воздух. Это был наш способ проветрить камеру, и поэтому мы старались говорить как можно более полно и медленно. Звучало все примерно следующим образом:

«Камера такая-то, в камере столько-то человек, дежурный по камере (например) Медушевский Родион Владимирович, 25.11.1997 года рождения от рождества христова, статья 342 часть 1 уголовного кодекса Республики Беларусь, срок неизвестен, образование высшее, холост, состою на профилактическом учете как «склонный к экстремизму и иной деструктивной деятельности».

И так по кругу шесть человек. Иногда это растягивалось на минуту. И в таком случае целую минуту вся прокуренная камера, в которой курили все, кроме меня, проветривалась.

 

«Нельзя вилку, но можно станок с лезвием»

— В СИЗО нельзя иметь шнурки, потому что на них можно повеситься. Но можно иметь кипятильники, в том числе и с длинным проводом. Видимо, на них нельзя повеситься. Нельзя иметь свою ложку или (о, Господи!) вилку, но можно иметь станок для бритья с лезвием.

«Нам постоянно говорили, что мы теперь позор для своих семей»

— По рассказам сокамерников (из разных камер и незнакомых друг с другом), до Нового года они получали минимум одно-два письма от поддержки (от новых людей) каждую неделю, но после нового года все резко прекратилось. Остались только переписки с теми из поддержки, с кем уже завязалось хоть какое-то общение. От новых людей все поступать прекратило. Но каждый новый политический, которого садят в СИЗО, недели через три получает передачу «бандеролью» от поддержки. Мне в тот же день пришло еще три письма поддержки, но больше я таких писем не получал. У остальных людей похожая ситуация: очень редко получают письма поддержки.

Но сейчас я уже от трех людей получил поздравления в социальных сетях, которые пишут мне, что отправляли письма, но я их не получал. Сотрудники изолятора постоянно говорят нам, что мы никогда не устроимся на нормальную работу, что все в стране теперь довольны, потому что нету нигде митингов, что мы теперь позор для своих семей и т.д. Я думаю, что они эти письма уничтожают, чтобы мы не чувствовали поддержки.

«Он, наверное, не хотел верить, что по политическим статьям дают ровно столько, сколько запрашивает прокурор» 

— Я шел на суд как на праздник, потому что наконец была надежда, что меня освободят. Я знал, что нет предпосылок думать, что мне дадут колонию, но старался слишком сильно себя не обнадеживать, потому что и предпосылок, что меня посадят в СИЗО, я раньше тоже не видел.

Я не знаю точно, почему посадили именно меня, но я думаю из-за того, что я отказался давать показания и не признавал вину в ходе следствия. Думаю, Храпко посадили, потому что у него была не погашена судимость и его сразу собирались отправлять на лагерь, а у Винокурова были отягчающие обстоятельства. Но это только мое мнение, знать точно я, разумеется, не могу. С ними я не сидел, только ездил на суды и все. Вели себя они очень спокойно, но Храпко до последнего надеялся, что его отпустят. Он, наверное, не знал или не хотел верить, что по политическим статьям дают ровно столько, сколько запрашивает прокурор.

«Не ожидал, как много людей меня поддерживает»

— Сейчас думаю, оставаясь на прежней работе — продавцом сантехники — освоить какую-нибудь интернет-профессию, например, 3D-дизайнера. После того как вышел на свободу, я почувствовал сразу к себе много внимания. Все меня поздравляют и зовут отпраздновать с ними. Даже не ожидал, как много людей меня поддерживает.