Политзаключенная Дарья Афанасьева: То, что происходит в женской колонии — фемицид

Дарья Афанасьева (Дафна) — фемактивистка, авторка блога в Инстаграм о сексизме и феминизме. В конце 2021 года Дашу задержали — за участие в мирных протестах после президентских выборов. 2,5 года она провела в заключении: изолятор, СИЗО, гомельская колония. Даша говорит, что не верила, что досидит свой срок до конца — надеялась на чудо и освобождение, но этого не произошло.

Уже полгода, как Даша в безопасности. Но все, что она пережила, ее до сих пор не отпускает. Мы поговорили с девушкой о ее опыте жизни в беларуской тюрьме и трудностях, с которыми сталкиваются политзаключенные на свободе.

 

“Мы ушли из колонии, но колония не ушла из нас”

Многие считают, что бывших политзаключенных не бывает. Ты согласна с этим?

Дарья Афанасьева: Полностью согласна. Потому что, как бы нам ни хотелось, поговорка о том, что мы ушли из колонии, но колония не ушла из нас, актуальна. К сожалению, каждый день наблюдая за девочками, которые освободились вместе со мной, за своим поведением, мыслями, я понимаю, что колония и опыт заключения продолжают забирать у нас свободные дни. Мы все равно находимся в постоянном напряжении, у нас ПТСР, тревожные расстройства, практически все мы не живем свою жизнь так, как жили раньше.

Многие были вынуждены уехать в том числе из-за опыта заключения. Очень сложно привыкнуть к новой жизни, пройдя через это. Поэтому я считаю, что, да, бывших политических заключенных не бывает, потому что весь этот груз, вся эта колония все равно сидят внутри тебя. Ты абсолютно на все смотришь с оглядкой. Надеюсь, что когда-нибудь это закончится, но, судя по всему, пока мы не можем отпустить то, что случилось.

Для государства твое заключение — наказание и отплата за то, что ты вышла на марши в 2020 году. А для тебя? 

Дарья Афанасьева: Чтобы относиться к этому спокойнее и чтобы эта травма не сильно на меня влияла хочется думать, что это частично был и мой выбор. Я хочу думать, что это был мой выбор: не уехать — остаться.

Уже в СИЗО я говорила, что каждая может постоять за свои права, каждая может что-то выкрикнуть, стать с плакатом — а ты попробуй за эти права посиди, попробуй прочувствовать весь этот опыт. Я ни разу не говорю, что это обязательно, что так нужно делать — ждать, пока тебя задержат. Я никому не советую это переживать. Но я стараюсь к этому относиться так, будто сама это выбрала. Потому что я понимала, что меня задержат. И когда за мной пришли, почувствовала облегчение. Что ну все, отлично, ждать задержания уже не надо, это случилось, живем дальше, надеваем на себя двое трусов.

Также я стараюсь к этому относиться как к опыту. Находясь в заключении я общалась с большим количеством женщин, которые сидели по другим статьям. Меня интересовали статьи 147 — это тяжкие телесные, 139 — убийства, потому что мы с тобой разговариваем в День борьбы за ликвидацию насилия над женщинами — и это важная дата и очень важная тема. Поскольку часто речь идет о женщинах, которые подвергались насилию и защищали себя и детей. Направляясь в колонию, я решила, что для меня это будет большим исследованием.

Видеоинтервью с Дарьей Афанасьевой смотрите на канале #VideoBGLive.

 

В день, когда мы публикуем интервью, Дарью Афанасьеву вместе с представительницами фем-сообщества Ириной Альховкой и Юлией Мицкевич наградили женской премией имени Анны Кляйн.

Женская премия Анны Кляйн вручается Фондом Генриха Белля женщинам со всего мира, внесшими свой вклад в гендерную демократию. Награда была названа в честь немецкой юристки Анны Кляйн. Жюри из пяти человек распределяет приз в 10 000 евро.

 

Если опустить момент с исследованием, как выглядел твой внутренний диалог? Как ты себя успокаивала, что ты там, в этом месте? 

Дарья Афанасьева: На самом деле политическим заключенным сидеть в тюрьмах намного сложнее. Мы выделяемся отдельным цветом бирок. Стоим в начале ряда, ходим отдельно на звонки. В “отоварку”, магазин, а в некоторых отрядах и в душ — ходим последними. К нам отдельное отношение. К нам придираются, нас оскорбляют, к нам лезет администрация. Одно дело, когда ты сидишь в тюрьме и понимаешь, что совершила преступление. Но когда ты сидишь и понимаешь, что сидишь абсолютно ни за что — ты не сделала ничего плохого, не совершила никакого преступления, — это тяжелее. Одно дело, когда ты можешь сказать: “Блин, ну да, накосячила, да, украла я эту колбасу, посижу полгода, пошью штаны”. А когда я вышла, потому что имею право голоса, потому что это моя страна и я должна иметь право принимать участие в выборах и в том, что в ней происходит, и меня нельзя затыкать — это совсем другое.

Читайте также: 10 декабря отмечается Международный день прав человека. Пять причин, почему концепция прав человека все еще работает

Поэтому успокаивать себя первое время было сложно. Логические доводы типа ты — моцная, сильная, ты справишься со всем этим, не всегда помогают. Особенно когда при тебе рвут письма твоей мамы, и ты такая сидишь и плачешь: “Нифига, я не моцная, я слабая сопля”. Но потом все же успокаиваешь себя тем, что это рано или поздно закончится, это просто надо прожить. И к сожалению, как бы это ни звучало, помогает то, что ты не одна.

Ужасно видеть, что ты страдаешь не одна. Но все политические держатся вместе и друг друга поддерживают. Было очень приятно общаться и познакомиться со столь, к сожалению, большим количеством невероятных женщин. И их поддержка — это то, что помогает справиться в сложные дни. Никто лучше одной политической другую не поймет. Бывает, какая-нибудь осужденная скажет, что всех политических надо перестрелять, хотя она сидит уже лет 10 и совершенно не понимает, кто мы, за что сидим и почему к нам другое отношение. Большинство не понимает, кто мы. Многие люди, когда сталкиваются с чем-то неизвестным, чаще всего воспринимают это в негативе. Мы это проходили, поэтому мне помогала поддержка других и юмор.

Даша, я слышала мнение, что изолятор и потом СИЗО — это ад, и в колонии легче. Это правда?

Дарья Афанасьева: Нет! Конечно, каждому свое, но все, с кем я общалась, были абсолютно единого мнения о том, что весь срок на “Володарке” — да, запросто! Потому что там была возможность читать и лежать. Там были передачи 30 кг в месяц. Там можно было получить любую одежду, какую хочешь, там ее можно было менять, и там не было работы на вредном производстве, уборки территории, разгрузки фур. Там не нужно было чистить 10 мешков картошки, не нужно было грести лужи — черпать их лопатой и выливать на клумбы. Там не нужно носить в икеевских сумках снег, долбить лед огромной толщины. Там ты не встаешь без пятнадцати шесть, чтобы убрать территорию от снега — потому что в колонии снег запрещен, — и тащить его на своем собственном теле, чтобы где-то спрятать.

И там нет оперативных сотрудников, которые постоянно тебя ковыряют, спрашивают о том, с кем ты общаешься, что делаешь. На “Володарке” можно делиться. Если вы вместе сделали салат, то вместе его съели.

Там можно смотреть то, что хочешь, по телевизору. Понятно, что это ограниченное количество каналов — то есть только государственные. Но там нету “Вектора” — это специальная программа, которую смотрят все заключенные в колонии и по которой показывают какие-то пропагандистские ролики либо, прости господи, “Мужское и женское”. То есть два часа в день ты просто сидишь и смотришь телевизор, смотришь “Мужское и женское” и понимаешь, что вот он — процесс твоего исправления: тебе запрещают читать книгу, заставляя смотреть “Мужское и женское”. Интересно, что из меня хотят выправить таким способом? Я бы с удовольствием провела весь срок там, на “Володарке”.

Чего ты больше за всё боялась в колонии? 

Дарья Афанасьева: Что дадут второй срок. Мы все боялись 411-й — это статья, которая подразумевает добавление еще года за плохое поведение. И такую статью можно получить на раз-два — неправильно завязана косынка, виден воротник, нет пуговицы, не тот носок… У меня было нарушение за кусок мороженого — поделилась с девочкой. И таких нарушений политзаключенным дают десятками.

Ты болеешь бронхиальной астмой. Как с таким заболеванием справлялась в колонии?

Дарья Афанасьева: Было страшно, потому что на карантине у нас забрали все медикаменты для проверки. В том числе мой ингалятор. В осознанном возрасте я никогда с ним не расставалась. Он у меня всегда с собой, потому что никогда не знаешь, когда может случиться приступ. Ты можешь продышаться, но зачем, когда у тебя есть лекарство? И тут на сутки, а я первый день в колонии и это достаточно тревожный день, забирают средство для жизни.

Естественно, у меня случается тихая истерика, где я себе не позволяю ее докрутить, потому что понимаю, что сейчас начну задыхаться. Тогда я была не в курсе, как мне вообще могут помочь. И благодаря другой осужденной, меня все-таки отвели в санчасть, и выдали ингалятор.

Но для меня все равно было своего рода дикостью то, что нужно бороться за медикаменты. К сожалению, это оказалось повседневностью. То есть ты каждый день думаешь о том, что же делать, если заболеешь.

 

“Даша, дай мне отдохнуть от этих лекций хотя бы в тюрьме!”

Ты говоришь, что самое худшее, что с тобой произошло за эти два с половиной года, это то, что ты не развивалась. Этот процесс действительно поставлен на паузу? 

Дарья Афанасьева: В колонии я сидела с преподавательницей лингвистического университета — невероятно образованная, интересная женщина, которая читала мне лекции про то, как правильно писать рецензии на книги, как правильно критиковать, читала историю критики, рассказывала про зарубежную литературу. Иногда она говорила: “Даша, дай мне отдохнуть от этих лекций, хотя бы в тюрьме!” То есть, ты можешь послушать других.

Но у тебя нет возможности прочитать книгу, которую хочешь, нет интернета, нет новостей — только те, которые показывают по телевизору. И там ты уже учишься критически мыслить и переворачивать все, что показывают на то, как оно есть на самом деле. Поэтому, естественно, это не совсем то развитие, каким оно может быть, когда ты на свободе.

Некоторым политическим заключенным запрещалось посещать обучающие курсы — можно поучиться на швею или парикмахерку. Точнее, кому-то разрешалось, кому-то нет — в зависимости от оперативного куратора. Поэтому возможности есть всегда, если есть желание. Но оно достаточно ограничено.

Читайте также: Бывший главный редактор БелаПАН Ирина Левшина вышла на свободу. За решеткой она провела более трех лет

А оперативные кураторы — это женщины? 

Дарья Афанасьева: Это мужчины. За каждым отрядом закреплен оперативный опер, который с тобой, скажем, работает. То есть он следит за тем, чтобы не было конфликтов в отряде, раздает нарушения и общается — иногда лично, иногда при всех. Очень любили оперативные кураторы занять какую-нибудь секцию и приглашать по очереди политических. И спрашивать: “Как вы себя ведете? А с кем общаетесь? А что обсуждаете в своем политическом кружке? Вы думаете о политике?” Ты сидишь и думаешь: “Ну неужели вы думаете, что если вот “328” впятером стоят, они только наркотики обсуждают?” Почему мы должны только политику обсуждать? Может мы мужиков обсуждаем вторую неделю!

 

“Совершать преступление мужчине мы разрешаем, а женщине нельзя”

Твой блог — про сексизм и феминизм. В колонии женщины сталкиваются с сексизмом? 

Дарья Афанасьева: То, что происходит в женской колонии — не что иное, как фемицид. Потому что никто не считается с тем, что это женщины, с тем, что многие хотят в будущем стать матерями или хотя бы сохранить свое женское здоровье. Никого это не волнует. Поэтому женская форма в колонии — это всегда либо платье, либо юбка.

У тебя нет возможности тепло, хорошо, качественно одеться — так, чтобы ничего не отморозить в минус 30, когда стоишь на проверке. Ты перетаскиваешь тяжести: разгружаешь фуры с металлоконструкциями, мешками с картошкой, овощами. Ты постоянно находишься на уборке территорий. И ладно, если бы это было подметание листвы, с этим проблем нет. Но ты колешь огромные глыбы льда. Потом тащишь их на себе. Тащишь на себе снег. И это не вот этот легкий пушочек. Снег очень тяжелый, очень! И его таскать нужно не просто на маленькое расстояние. Ты его можешь иногда через ползоны тащить, чтобы спрятать. И это все делают женщины. Чаще женщины, у которых уже есть проблемы со здоровьем.

Питание и отсутствие хорошей медицинской помощи также не дает женщинам поддержать здоровье в колонии. Плюс моральное давление со всех сторон. Естественно, женщины сталкиваются с сексизмом.

Есть пример девочки, с которой я сидела. Она совершила преступление вместе с двумя подельниками. Им дали по 14 лет. Подельники уже на свободе. На домашней химии. А она до сих пор сидит и будет сидеть до конца. При этом на встречу с маленьким сыном ей дают одни сутки свидания.

На мой вопрос почему женщины сидят в более плохих и строгих условиях мне отвечали так: то, что мужчины преступники, это неудивительно. А если женщина совершает преступление, то это что-то из ряда вон. Для меня это слышится, как совершать преступление мужчине мы разрешаем, а женщине нельзя. И поэтому будем ее давить и чморить так, чтобы она вышла из мест лишения свободы, потеряв не только свое время и свободу, но еще и физическое и психологическое здоровье, красоту, моральный облик.

Читайте также: К жителю Ивацевичского района с обыском пришли силовики. «Экстремистская» подписка — не худшее, что у него нашли

То, что пришлось удалить блог с 10 тысячами подписчиков — стало шоком? 

Дарья Афанасьева: Его удалили для безопасности подписчиков. Сейчас он восстановлен. Но я все равно не веду его уже с той активностью, как раньше. Потому что нет тех сил, того ресурса, энтузиазма. Появилось больше опыта. Я, мне кажется, обладаю еще большей экспертизой, чем два с половиной года назад. Потому что теперь у меня есть вот этот эмпирический опыт — истории из колонии. Надеюсь, что к этому вернусь.

Выходя из колонии ты понимала, что придется уехать?

Дарья Афанасьева: Я понимала, что очень важно открыть рот и рассказать о том, что там происходит. Потому что я уходила не просто так. Я уходила, и за своей спиной оставила женщин. У них просто сейчас вся жизнь происходит там. И я не могу это отпустить. Я не могу забыть о том, что там находятся все эти женщины. Они вынуждены там оставлять все свои лучшие годы. А все наши годы они лучшие. Как об этом молчать?

Скажи, там до сих надеются на освобождение, что случится чудо? Или уже нет этой надежды? 

Дарья Афанасьева: Когда я попала в колонию мы были уверены, что студентки не досидят до конца своего срока. Но они досидели. Потом мы думали, что кто-то досидит до конца, а те, у кого большой срок — нет. Например, Ира Счастная — 4 года. Тоня Коновалова — 5,5 лет. Олеся Шапкина — 6 лет. Инна и Лера Глинские — 7 лет лишения свободы. Я не говорю про Катю Бахвалову, которой дали 8 лет и Марфу Рабкову, у которой вообще 11! Мы все надеемся, что они уйдут раньше.

Потому что без этой надежды ты там просто не выживешь. И слава Богу, сейчас идут какие-то изменения, какие-то помилования. И ты каждый раз надеешься, что все больше и больше людей будет выходить. И уже не важно, за что они и каким образом они будут выходить. Главное, чтобы выходили.

И когда я вышла по окончанию своего срока, Ира Счастная по окончанию своего…. Я до последнего верила, что она не будет сидеть до конца. Потому что четыре года — это просто что-то из ряда вон. Четыре года жизни!

 

“Часто те, кто освободился, сталкиваются с ужасной мыслью, что хотят обратно”

Как ты воспринимаешь свой отъезд — это спасение, начало новой жизни? 

Дарья Афанасьева: Я никак это не анализировала. То есть для меня это была вынужденная мера. Да, Минск уже совсем не тот. Совсем не так я себе представляла встречу с любимыми местами. Но до последнего не хотелось верить, что я все это оставлю. И что, самое важное, у меня не будет возможности вернуться.

Пока я просто пытаюсь научиться как-то жить после заключения, привыкаю к жизни на воле. К тому, что у меня есть возможность делать со своей жизнью все, что хочу. Иногда до сих пор не верится, что у меня будет настоящий Новый год. Что я смогу надеть все, что хочу. Приготовить все, что хочу. Лечь, когда хочу. Или всю ночь вообще не ложиться спать. А потом я начинаю думать, что для кого-то это будет четвёртый Новый год в колонии…

Читайте также: Возвращались из Березы, на вокзале к ним подошли силовики: подробности суда над известным футболистом и его женой

Вы с Варшавой уже приняли одна одну?

Дарья Афанасьева: Да. Я считаю, что раз я уже перестала бояться громких звуков, значит уже все хорошо. Уже намного лучше, чем было сначала, когда я вообще не выходила из дома. Хотя до сих пор не возникло желания ни куда-то ходить, ни с кем-то встречаться — из экстравертки превратилась в интровертку. То есть это совсем не тот уровень коммуникации, какой был. И практически нулевой уровень продуктивности. Если раньше я могла на работе провести 4 one-to-one [Даша работала HR-менеджером, — ред.], потом полететь на квиз по Гарри Поттеру, потом поехать тусить на Зыбицкую, а утром опять встать на работу, то сейчас я помыла голову и такая: “Да. Возможно, это все мои дела на сегодня”.

Политзаключенным нужна реабилитация? 

Дарья Афанасьева: Да. Потому что мало того, что выходишь на свободу, так еще и переезжаешь. То есть, меняешь страну, язык, окружение — все по-новому.

Тут нужно проходить кучу всяких этапов с документами, и это все очень сложно, потому что в колонии ты ни за что не отвечаешь, за тебя все решено. Тебе говорят, во что одеться, во сколько ты кушаешь, во сколько смотришь телевизор, сколько работаешь, что делаешь на работе. Ты ничего не решаешь, и когда ты выходишь, на тебя наваливается куча проблем и куча дел, от которых ты отвыкла.

Ты отвыкла все это делать, отвыкла решать за себя и решать, если у тебя есть дети, еще и за детей. И это все наваливается, и очень часто те, кто освободился, сталкиваются с ужасной мыслью о том, что они хотят обратно, потому что там все было ясно, все было понятно, все было по расписанию. Но потом это проходит, слава богу, потому что это ужасные мысли, и ты постоянно их от себя гонишь.

Главное от себя вообще ничего не требовать, просто идти и делать столько, сколько можешь делать. Не тюкать себя за то, что делаешь недостаточно, потому что ты все равно, мне кажется, будешь разочарован, если будешь от себя чего-то требовать. Потому что у тебя уже не будет тех ресурсов, тех возможностей. В колонии ты как натянутая пружина, ты ко всему готова, ты очень сосредоточена, ты держишь все под контролем, все свои мысли, все, что говоришь вслух, все, что делаешь.

Но когда ты выходишь, твоя пружина расслабляется, психика расслабляется, и ты не понимаешь, что с этим делать, и очень сложно сложить себя обратно.

У вас есть чатик с девочками, с которыми ты сидела. И вы хотите дальше дружить и проводить время вместе…

Дарья Афанасьева: Да, для меня это было большим удивлением. Я знала, что девочки общаются, но приятным сюрпризом стало то, что они общаются настолько близко. То есть это ежедневное общение моих девочек, и уже я добавилась наконец в этот чатик. Нам не хватило этих полгода на 10 квадратных метрах. Мы все знакомы с родителями друг дружки, с детьми, внуками. Это просто колоссальная поддержка для меня была и первое время, и сейчас.

Я восхищена тем, что все-таки дружба существует, потому что у меня это понятие было несколько подорвано. И девочки вернули мне веру в то, что всё-таки это возможно.

Читайте также: Милиция отрапортовала о задержании подростков в Барановичах, о которых написали «экстремисты» BGmedia

Каментар юрысткі праваабарончага цэнтра “Вясна” Святланы Галаўнёвай:

— Ацэньваючы ўмовы ўтрымання ў месцах зняволення мы можам без паглыблення ў канкрэтны выпадак чалавека казаць пра агульна створаныя негуманныя ўмовы. Ужо проста праз тое, якім чынам абсталяваныя месцы ўтрымання (ІЧУ, СІЗА, калоніі) і якія правілы ў іх дзейнічаюць. Так, ведаючы, што жанчына ўтрымлівалася ў беларускім ІЧУ ці СІЗА, можна адразу сказаць што яна сутыкалася с негуманным і дысрымінацыйным абыходжаннем — бо персанал у такіх месцах у асноўным мужчынскі, бо магчымасць скарыстацца душам добра калі ёсць раз на тыдзень і гэтак далей. Гэта ўсё — забароненае міжнароднымі нормамі негуманнае абыходжанне.

Аповед Дар’і пра кепскія ўмовы, пра цяжкую працу ў калоніі, пра холад, ціск з боку адміністрацыі — гэта яшчэ і ўзор сістэмнай дыскрымінацыі жанчын у мейсцах зняволення. Мы лічым, што агулам умовы ўтрымання ў месцах няволі негуманныя для ўсіх — і для жанчын, і для мужчын, і для палітычных, і для не палітычных. Але важна адзначаць дадатковы, дыскрымінацыйны ціск на плітычных зняволенных. І што адны і тыя ж кепскія ўмовы, той жа холад, могуць прыносіць асаблівую шкоду менавта жанчынам.

Думаю, што адказ на тое, што ў такіх умовах можна зрабіць, каб палепшыць становішча жанчын, даюць сваімі прыкладамі і сваімі гісторыямі і Дар’я, і іншыя палітзняволеныя жанчыны. Трэба заставацца чалавечнымі, салідарнымі з іншымі жанчынамі ў няволі. Моцнай падтрымкай можа быць узаемадапамога.

Я не думаю, што можна ў хуткім часе змяніць стаўленне дзяржавы да жанчын. Вялікая колькасць парушэнняў здзяйсняецца не з нечага жадання прычыніць жанчынам дадатковыя пакуты, а проста з-за таго, як агідна працуе пенітэнцыярная сістэма і наколькі яна ў сваім дызайне не прадугледжвае дадатковыя запатрабаванні жанчын. З такой сістэмнай дыскрымінацыяй можна змагацца толькі сістэмнымі дзеяннямі. Фіксаваць парушэнні. Калі гэта бяспечна, то абскарджваць іх у беларускіх ці міжнародных органах. Такім чынам будзе назапашвацца масіў аргументаў, што сістэму трэба перабудоўваць — калі з’явіцца шанец нешта мяняць і паляпшаць будзе менш магчымасцяў забыцца на пакуты жанчын.